Руслан Мельников - Магиер Лебиус
Бесформенными грудами и смешанными россыпями на столах и под столами валялись разноцветные минералы – гладкие и острогранные. А подле горели оплывшие черные и красные свечи.
Порой встречались зеркала – открытые и занавешенные. Целые и битые. Обычные и особые, магические. Не отражавшие ничего и отражавшие то, чего нет, что не видно человеческому глазу. На чистейших, совсем уж неуместных в царящем вокруг беспорядке скатертях покоились отвратительные на вид и мягкие на ощупь плесневые шары, внутри которых что-то пульсировало и слабо подсвечивало. Покачивались на тонких длинных ножках живые или, по крайней мере, весьма походившие на таковые, поганые грибы – бледно-желтые, зеленоватые и совершенно бесцветные. Чавкал и шевелился сам по себе, словно выращенный не на твердой поверхности столов и каменных плитах, а в болотной трясине, густой высокий мох с красноватым пульсирующим отливом. Целые ковры из мха, свисавшие со столов, стелющиеся по полу. Ковры, на которые отчего-то боязно было ступать и к которым совсем не хотелось притрагиваться.
Просыпанные на пол разноцветные порошки из опрокинутых ступок противно скрипели под ногой. Тускло поблескивали в факельных отсветах куски обработанного и необработанного металла, фрагменты причудливых доспехов и оружие, кованное явно не для человеческой руки. В диковинных, изогнутых и обитых медью столешницах-корытах виднелись спутанные, будто потроха, механизмы и вынутые из нутра людей и животных кишки. Свежие и не очень.
ГЛАВА 18
– Теперь следует пройти здесь, ваша светлость, – предупредительно сказал Лебиус. Магиер, указывая путь, первым миновал захламленные столы… – А теперь – вдоль стеночки.
У «стеночки» плотными рядами стояли вросшие – не вмурованные раствором каменщика, а именно вросшие в кладку, целиком и частично – люди. Сами – почти окаменевшие, подобные древним скульптурам. Только живым. Еще. Полуживым… Дышащим. Едва. В основном это были… Альфред Оберландский пригляделся внимательнее – да нет же, не в основном, а все сплошь – женщины. Молодые, изможденные, неподвижные. Полностью обнаженные.
Они не кричали и не стонали. Лишь некоторые беззвучно – совершенно беззвучно – лили слезы. Не от стыда. Все они находились в таком состоянии, когда о стыде уже не думается. В таком состоянии вообще о чем-либо думать сложно.
Голые женские тела, впечатанные в камень, были выставлены здесь вовсе не для удовлетворения чьей-то извращенной похоти. Тела эти тоже являлись опытным материалом магиера. Сырьем. И инструментом. У одних пленниц под вспоротой и распахнутой кожей зияли жуткие бескровные провалы, раны, пустоты… У других наружу выступали огромные уродливые наросты, поблескивающие металлом и сочащиеся сукровицей. У третьих вывернутое наизнанку женское естество соединялось бесчисленными трубками с…
Машиной? Существом? Совокупляющимся? Вынашиваемым? Рождающимся? Маркграф не знал. Если это и было дитя, то отнюдь не человеческое. Беспомощные носительницы… разносительницы человеческого рода выполняли сейчас иную задачу и иную волю магиера.
– Тебе нравится мучить женщин, а, колдун? – не выдержав, осведомился Альфред Оберландский. Маркграф неодобрительно покачал головой. – Вообще-то, всем этим дамам нашлось бы другое применение. В солдатских казармах, например.
– Женщина дает жизнь, ваша светлость, – вкрадчиво объяснил Лебиус. – Мужчина ее отнимает.
– И что с того?
– Я сейчас занят оживлением неживого и разупокоением упокоенного, а для подобной практики порой потребно животворящее женское начало. Только женщина способна взрастить в себе, либо вне себя то, что необходимо мне для работы. И лишь женская плоть может достаточно долго хранить м-м-м… некоторые быстропортящиеся детали.
– Детали големов? – нахмурился маркграф.
– И не только. – Магиер поглубже упрятал лицо в тени капюшона. – Я экспериментирую также и с гомункулусным материалом.
– А-а-а, припоминаю, – губы Альфреда изогнулись в кривой усмешке. – Что-то ты такое говорил… Не угомонился, значит, еще? Не забросил эту затею?
– С вашего позволенья. Я всего лишь пытаюсь создать для вашей светлости жизнеспособных боевых гомункулусов. Они, конечно, не столь мощны, как големы, но и у них имеются свои преимущества. Из гомункулусов могли бы получиться…
– Да слышал-слышал я уже эти сказки! – раздраженно оборвал змеиный граф. – Но ведь ни один из твоих нелюдей, зачатых в алхимических ретортах и колбах, пока не живет больше двух дней.
– Уже живут, ваша светлость, – осторожно возразил Лебиус. – Мне" уже удалось увеличить срок их самостоятельной жизни до недели. Я научился связывать зреющих гомункулусов с женской утробой и, думаю, совсем скоро…
– Вот когда будут реальные результаты – тогда и доложишь, – снова сухо перебил магиера Альфред. – А до тех пор твоя главная задача – големы. Ну, чего встал? Куда теперь идти?
– Сейчас нам сюда, – спохватился Лебиус. – Нет, правее. Прошу вас, ваша светлость.
Шли дальше. «Сюда». «Правее». Потом сворачивали налево. И опять вправо. И вновь за очередной поворот бесконечного лабиринта.
Чтобы увидеть не менее омерзительное зрелище.
В гигантских ваннах лежали трупы – нетронутые и выпотрошенные. И отдельные части человеческих тел. И тел нечеловеческих. И мертвые звери, и птицы. И ползучие гады, и рыбы. И насекомые неестественно крупных размеров. В одной из ванн Альфред увидел голову. Глаза были вынуты, глазницы – пусты, однако маркграф узнал лицо. Курт! Его верный знаменосец…
Рядом – в треногах и подставках – громоздились котлы и чаны. С кровью. И с жидкостью, лишь отдаленно напоминавшей кровь. С дымящейся и остывшей, с кипящей и замороженной. Здесь под ногами уже не скрипело – хлюпало.
– Сюда! Сюда, ваша светлость, – звал и вел магиер.
И показывал дорогу.
Они шли. Петляли меж столов, ванн и котлов. Казалось, это могло продолжаться вечно. И без того немалое пространство бывшей трапезной словно разрасталось. Вдаль, вширь. Колдовство? Наваждение? Вполне возможно. Магилабор-зала все-таки…
А смрад вокруг стоял… Жуткий, неимоверный смрад. Удивительно было, как при таком обилии огней, зловонных субстанций, веществ и предметов в мастератории еще оставалось чем дышать. Морозный и горячий пар, удушливый дым и запах разложения не успевали подниматься вверх, под потолок, где специально расширенные старые окна и пробитые внове, в определенном порядке отверстия-воздуходуи сильными сквозняками гнали дурной воздух прочь и втягивали с улицы свежий, чистый. Гул и свист наверху не прекращался ни на миг и был сродни урагану в горловине ущелья.
