Дмитрий Колодан - Новые мифы мегаполиса
Джер взял другой лист.
Сегодня он легко рисовал воздух, разноцветный, любой — наверное, потому, что времени не существовало здесь и сейчас, и воздух перестал быть мимолетен, позволил себя рассмотреть. В нем недвижно танцевали призраки, сверкающие с изнанки, матовые на поверхности. Теперь Джер понял, как они отбрасывают блики, будучи невидимы и не будучи вовсе… Понял — и наполнил воздух искрящимися гранями. Он мог всё.
Только пространство не давалось рисовать себя — бумага не вмещала больше четырех измерений, а Джер видел больше.
Он взял еще лист. И нарисовал дверь.
Пространство физики распахнулось в пространство символа.
Джер нарисовал дверь закрытую: неизвестность, тайна.
Нарисовал дверь приоткрытую: возможность, обещание.
И дверь распахнутую, из которой струится сияние: постижение, переход.
Джер задохнулся, потому что забыл дышать. Закружилась голова. Он выронил мелок, откинулся на табуретке, прислонился спиной к стене. Открытая ДВЕРЬ! Ему казалось, что он постиг смысл всего на свете, вобрал мудрость всех религий, в единой вспышке озарения нашел символ символов, способный объяснить каждому… каждому!., как жить и зачем.
Краем глаза Джер заметил движение.
Девушка придвинула к себе его рисунок с приоткрытой дверью. Занесла мелок… Джер хотел крикнуть — не мог издать звука, хотел вырвать у нее лист — не мог шевельнуться. Ужас объял его. Заколдованный и немой Джер смотрел, как девушка рисует бабочку — яркую, оранжевую. Стилизованный контур напоминал амперсанд или искаженную восьмерку. Бабочка получилась чуть правее и выше двери, непонятно — то ли она прилетела оттуда, с той стороны, то ли хочет влететь…
«GeR», — расписалась девушка в углу рисунка.
Джер почувствовал… Он не мог понять, что почувствовал. Джер не знал, счастлив он или умирает. А может быть — умирает и счастлив.
Безумие подмигнуло ему.
Бабочка… так давно это было и так по-детски. Теперь, когда Джеру открылась суть символа двери, смешно рисовать бабочку. И все же она несет смысл, добавляет рисунку иную трактовку. Разве так может быть? Разве способен он, Джер, мыслить одновременно по-разному? Противоречить себе? Дополнять себя?
Джер шевельнулся, ломая оцепенение. Взял чистый кремовый лист.
Рисунок уже был там, ясно видимый, осталось лишь навести контур.
Силуэты мужчины и женщины перед дверью.
Дверь открывается.
Сияние.
Джер отдал лист девушке.
Она держала наготове лимонно-желтый мелок…
…На рассвете у них кончилась бумага. Джер оставил девушку-себя спящей на топчане и ушел, прихватив пару баллончиков краски из обнаруженного запаса.
Он знал одну стену, где непременно нужна была дверь.
Андрей спал сутки и еще полсуток — насильно, с трудом. Снов он не видел. Или не запоминал. Оставалась лишь тягучая тяжесть в висках. Он просыпался, пил воду из крана, шел в туалет, падал обратно в постель и заставлял себя заснуть. «Вот бы мне не проснуться», — мелькнуло однажды. Андрей хотел испугаться, но не сумел.
Он понимал, что происходит, и спасался, уходил вглубь, зарывался в сон без сновидений, как в ватное тяжелое одеяло…
Ломка.
Хуже тысячи похмелий.
Страшнее всего, что он испытал в жизни.
Андрея ломало быть собой.
Когда он проснулся в очередной раз и понял, что больше не сможет заставить себя заснуть, и встал перед зеркалом — опухший, лохматый, с помятой небритой рожей, — ему захотелось взреветь диким зверем, ударить по зеркалу кулаками, чтобы стекло вдрызг, а кулаки в кровь! Чтобы почувствовать себя живым, а Джера — всего лишь тенью сна, воспоминанием, фальшивкой, бредом…
Не стал.
Не помогло бы.
Джер был в нем, он пустил корни, там, внутри, Где всегда должно было что-то быть, но прежде было пусто.
Джер!!!
Тысячу раз Джер… И тысячу тысяч раз.
— Мразь Таракан! — прошипел Андрей. — Убью тебя!
Он отвернулся от зеркала. Искаженное злобой лицо показалось ему отвратительным. Но что-то ведь надо было делать…
Что-то.
Хоть что-нибудь.
Попытаться выжить. Преодолеть. Вернуться к нормальной жизни…
Сью!!!
Андрей запретил себе думать о ней.
Наваждение, обман, галлюцинация… Единственная женщина в его жизни. Единственная настоящая. Все, кто были до нее, не в счет.
Обреченная. Безумная. Джернутая.
Андрей обнаружил себя на балконе, вцепившимся в перила с такой силой, что заболели пальцы.
Сью и Джер — вот все, что у него есть. Больше ничего. И не было ничего…
Где же он сам?
Нет его.
Звук, который уже некоторое время терзал его уши, дошел до сознания. Дверной звонок. Тили-бом-бом-бом… ти-ли-бом…
— Никого нет дома, — вслух сказал Андрей.
Подошел к двери. Не глянул в глазок. Открыл.
Вика улыбалась так отчаянно, что с одного взгляда было ясно — сейчас разревется. Она была в рискованном мини, на высоченных каблуках. Пакет из ближнего супермаркета Вика держала на отлете, подальше от ажурных колготок. Имидж довершали черная тушь, которой Вика нещадно обмазала карие глаза, и настырно-алая помада — ни то, ни другое не шло ей абсолютно.
«Ого, — подумал Андрей. — У девушки трагедия».
Он не испытал сочувствия, ничего не испытал, хотя, признаться честно, Вика ему нравилась… Раньше, в прежней жизни, до джера. Но парадоксальным образом чужая едва сдерживаемая истерика погасила его собственный психоз. Девушке надо помочь? Вот и ладно. Андрей знал, что делать.
— Вика, солнышко!
Он схватил ее за руку, втащил через порог, отнял тяжелый пакет — внутри недвусмысленно звякнуло, повлек за собой в комнату, очень натурально смутился — прости, неубрано, сейчас я порядок наведу, поставь пока музыку, какая тебе… И все это — не умолкая ни на минуту, так что получалось, что Андрей ужасно рад ее приходу, и страшно смущен ее появлением, и хочет свою смущение спрятать за многословием, а того, что Вика вся на нервах, не замечает по вечной мужской нечуткости. И Вика уже отвлеклась, слезы не просятся из-под туши, ей даже слегка неловко от того, что Андрей, как видно, давно ею заинтересован — а она о нем вспомнила лишь в кризисный момент, и теперь уже Вика начинает говорить громче, чем надо, и…
— Ой, Андрей! Почти забыла… Там же в пакете!..
Ну да, конечно. Ситуация требует выпить.
Андрей послал Вике очередную кривую ухмылку, долженствующую обозначать улыбку смущения, и выскочил в коридор. Взял пакет, заглянул — ого, коньяк, ноль семь коньяка, не сухарик какой-нибудь для изнеженных дам-с…
Он замер на пороге, как перед прыжком в ледяную воду. Больше всего Андрею хотелось сейчас развернуться, выбежать из квартиры и…
