Федор Чешко - Урман
Усевшись, Кудеслав быстро (однако же не выказывая особого любопытства) оглядел собравшихся и вдруг оторопел — узнал-таки наконец хмурого старика, сидевшего напротив Яромира. Может, сразу узнать его помешали самодовольные мысли (тут возгордишься, если в таком обществе посадили столь близко от хозяина!), да и в лицо приходилось видать этого старца всего два раза — его, сказывают, и в собственной слободе даже ближние подручные не каждый день видят. Но уже то, как едва ли не по-сыновьи взглядывал на занятного старика примостившийся рядом с ним Шалай-углежог, следовало бы с первого взгляда понять: нынче содеялось почти небывалое. В град самолично припожаловал староста кузнецов Зван Огнелюб.
Что там Шалаевы взгляды — Зван выдавал себя уже хотя бы местом, на котором сидел. Место вроде и не почетное, но… Это лишь со стороны сразу видать, какой конец стола красный, хозяйский. А вот присев к самому столу, да еще пригубив хмельного, можно, пожалуй, забыться и ненароком перепутать…
Да, видать кузнеческого старосту так вот, накоротко, лицом к лицу, Мечнику приходилось лишь дважды. Причем один из этих двух разов — первый — был, пожалуй, куда странней нынешнего Званова появленья в общинной избе.
* * *Это случилось в запрошлом году, в тогдашнюю Веселую Ночь.
То есть ночь та была веселой для всех родовичей, кроме одного Кудеслава: из-за Яромира пришлось ему вместо веселья бродить по лесу угрюмым железноголовым страшилом.
Впрочем, нет, неправда. Даже не будь на то старейшинского наказа, Мечник и сам доброхотно навязался бы в пастухи-охоронщики при сородичах, ополоумевших от сладких жертвенных игр.
Потому что едва ль три десятка дней успело минуть с тех пор, как удалось окоротить задиристых соседей-мокшан, и они, могло статься, еще не научились быть окороченными.
Потому что очень уж соблазнительно было бы напасть на вятичский род именно той ночью, когда родовичи, утратив рассудок, носились по лесу — одни (одетые) — в дурных поисках небывальщины, другие (из одежи имеющие на себе только венки) — в поисках шалого мимолетного счастья, угодного в жертву страстелюбивому богу Купале.
У мордвы, кажется, тоже празднуют эту суматошную ночь, но кто знает, на что может решиться мордва и какие жертвы приятней ее мордовским богам?! Ну а решись-таки мокшане напасть, что смог бы Кудеслав в одиночку? «Что? Полно-те! Уж хоть что-нибудь он да сможет» — это Яромир с вечера так успокаивал опасающихся общинников.
…Кудеслав довольно-таки далеко ушел от градской поляны, но никого, кроме соплеменников, встретить ему не пришлось. Да и соплеменники уже изрядное время как перестали встречаться: ночью (хоть даже и Купаловой) без серьезной надобности вряд ли кто-нибудь отважился бы забраться в настоящую крепкую чащу.
Мечник немного постоял, привалясь к замшелому древесному стволу, послушал слабые, но явственные отзвуки пения, гомона и многоголосого веселого визга — все это неслось от речного берега, где еще с вечера полыхали громадные очистительные костры. И только-только успел Кудеслав подумать, что кабы мордва впрямь замыслила нападать, так давно б уже…
Нет, Кудеславовы ленивые рассуждения не успели домусолиться до более ли менее связного окончания.
Потому что в праздничные отголоски вплелось новое. В той же стороне, но гораздо ближе кто-то подавился надсадным сорванным воплем, и вопль этот мгновенно смяло, забило стремительное топотанье — дробное, слишком уж частящее, как для одной пары ног.
Конечно, тертый да опытный воин по прозванью Урман просто-таки обязан был на слух разгадать затеявшееся. Он и разгадал. С полузвука. Мгновенно — и все же долею мига позже, чем вдруг осознал себя бегущим встречь близящемуся шуму.
Не успел Мечник пробежать и двух десятков шагов, как его чуть не сшибла с ног щупленькая девчонка лет семи — белые от ужаса глаза, уродливо раззявленный рот, исцарапанное плечо, выткнувшееся сквозь драный ворот сорочки (которая, как и любая одежа, такой вот ночью равнозначна предупреждению «не троньте меня!»)… Выломившись из кустов, девчонка слепо грянулась о Кудеславов бронный живот, отлетела и снова… то есть снова грянулась бы, не спохватись Мечник отшагнуть в сторону.
А причина девчонкиного смертного ужаса была близка; она — причина — трескуче перла через подлесок, тяжко дыша и на каждом выдохе сплевывая однообразную полупросьбу-полуугрозу: «Погоди… Погоди… Погоди…»
Он тоже не заметил Кудеслава, этот голый, в кровь исхлеставшийся о ветки парень; он ничего не видел перед собою, кроме спины вожделенной беглянки, и потому наверняка не сообразил, что за каменная тяжесть с хряском врезалась ему в подбородок.
Удар получился не из ловких. То есть что там — вовсе скверным он получился, этот клятый удар.
Потирая ссаженные костяшки, Мечник тупо рассматривал лежащего навзничь парня.
Худосочный голенастый щенок. В прошлую Купалову ночь сам еще одетым бродил, и вот — дорос, наконец, дорвался до лакомого… А только, поди, с первого раза не вышло; поди, обломились ему лишь злые издевки, от которых сопливым дурням жизнь не в жизнь… Вот и кинулся на такую, которая уж точно не осмеет, не ославит жалким портачом, не отобьется…
Что ж, он-то дурень. А ты?
Да, сопляк худое затеял: подобные дела Купале не в угожденье, а вовсе наоборот. Да, этот щенок по щенячьей своей неумелости мог бы до полусмерти измордовать девчонку. Да, он — мог.
Мог бы .
Но теперь он валяется, как затоптанная тряпичная кукла-забавка; расквашенный подбородок его вздернут нелепо и дико, а ты стоишь рядом, нянчишь ушибленный кулак и пытаешься понять, как все это могло случиться.
Кудеслав Мечник сломал подростку шейные позвонки. Нехотя, помимо воли… Да кто же тебе поверит, что нехотя?!
Спаситель, лешему б тебя на… Ради девки-недомерка взял да и убил человека… правда, сопляк еще дышит, но не долго ему осталось дышать, ой как не долго! Убийство сородича… За такое не отстрадаться ни вирой, ни даже отлученьем от рода — тут тебе не Урманский край и не Приильменье, тут порядки дремучие. По установленью, ведущемуся от самого Вятка, некоему Кудеславу Мечнику в ближнем грядущем светит погребальный костер этого вот пащенка. Только в отличие от пащенка ты, Мечник Кудеслав, на этот костер попадешь живьем…
Жутчей всего, что на самого сопляка тебе наплевать; и что судьба твоя окончательно в овраг покатилась — это тоже, в общем-то, тьфу; муторно да гадко на душе лишь оттого, что ты (ты!) по-глупому не соразмерил крепость удара.
Только правильней бы сказать не «по-глупому», а «по-злому».
Злобен стал ты, Мечник Урман, от неприкаянности своей, а злоба воинским навыкам смертная ворогиня…
