Мария Теплинская - Короткая ночь
Черный котенок тыкался крошечным носиком в его белую отекшую руку, а сам между тем примерялся терзать коготками шелковую махровую кисть хозяйского пояса.
— И вот что еще, ребятки, — понизил голос пан Генрик. — Я и сам знаю, что немногим могу вам помочь, но все, что в моих силах… Можете на меня рассчитывать!.. Я буду стоять до конца. Хотя конец уже и недалек…
Всю обратную дорогу, покуда шли коридорами, Анеля оживленно строила глазки красавцу-длымчанину. Леся наблюдала за ними с усталым неодобрением.
— Ты бы не кривилась! — бросила ей Анеля. — И что ты, в самом деле, жадная такая? У самой сколько ухажеров, могла бы одним и поделиться!
Леся благоразумно промолчала, однако тут же начала перебирать в памяти своих поклонников.
О ком же Анеля могла говорить? Один здесь налицо; ухажер не ухажер — это еще как сказать, да уж ладно, коли им так хочется! О другом ухажере ей только что сообщил пан Генрик, да и всем Рантуховичам это давно известно. Упаси ее Боже от такого кавалера, но кто же еще? О ком они могут знать? Не Хведька же, не Михал — уж эти едва ли… Апанас? Хорош кавалер, ничего не скажешь! Данила?
На миг у нее замерло дыхание. Да, может быть. Очень может быть, что в имении пана Генрика о нем знают. Тогда в храме были люди из Рантуховичей — могли видеть, как они с Данилой смотрели друг на друга… И как Данила толкнул ее на выходе — тоже могли увидеть. О Боже, и куда ей от этого срама деваться?..
Еще издалека услышали они из кухни гулкий Гаврилин бас.
— Батька вернулся, — заметила Анеля. — Вот он все как есть вам расскажет про наши дела.
Гаврила, шумно отфыркиваясь, умывался на крыльце кухни, а Марыся из оловянного ковша поливала ему на руки. Заслышав шаги, он поднял голову им навстречу. Струи воды бежали по его лицу, ручьями стекали с обвисших мокрых усов, с приставших ко лбу темных прядей.
— О! — возвестил он радостно. — Вот и наши гости! Давно я вас не видал.
— Давно, — согласился Горюнец.
— Ну, как вы там живете? Не дюже голодаете?
— Да ничего вроде. Голодаем, конечно, но чтобы дюже…
— То-то я на девчину гляжу: похудела, побледнела…
— Да я всегда такая! — смутившись, возразила Леся.
— Ну уж и всегда! А как Рыгор ваш здравствует?
— И Рыгор в порядке. Тем летом, знаете ли, невестка внука ему родила; вот уж и другая скоро родит.
При упоминании о внуках лицо Гаврилы вдруг стало сумрачным и серьезным.
— А в наших деревеньках голод. Бедствуют люди. Совсем худо… В Скрынях на той неделе двое детишек померли.
— Да мы знаем, — вздохнула Леся. — У меня у самой невестка оттуда.
— Да чего вы хотите — разорены мы! Вконец разорились. И долги еще эти… Паничу хорошо по столицам кутить — ему все нипочем! А что теперь у Островских его векселей на сорок тысяч — до того ему и дела нет! Где мы теперь эти деньги возьмем? Поставил нас панич под петлю, ничего не скажешь…
После недолгого молчания Гаврила мрачно поведал:
— Пан Генрик хотел нам вольную дать, чтобы тем лиходеям мы не достались, а в суде говорят — нельзя. Сперва долг уплатите.
— Да, худо ваше дело, — вздохнул Горюнец.
— А ваше? Нешто ваше дело лучше? Он и к вам-то уж подбирается, гайдуков своих засылает. Я слыхал: трое у вас побывали не так давно, на берегу все ошивались. Еленина отмель, что ли, зовется то место… Да не суть важно! Потом ваши хлопцы туда пришли да их спугнули. А мне другое странно: никто у них за последнее время не убегал, точно знаю, а они, по всему видать, кого-то высматривали.
— Ничего нет странного, — сумрачно отозвался Янка. — У меня-то уж давно что-то такое в голове бродит, и на селе у нас тоже про то гутарили. А когда это было — не припомните?
— Ну как же, в то воскресенье. Назавтра-то понедельник был, тогда он к нам и наведался, пан Ярослав. Да не один, а с гайдуком. Так вон тот гайдук все в людской у нас распинался, что-де в день воскресный, когда у людей праздник, ему с двумя дружками пришлось по кустам ломаться. И все еще панскую губу расхваливал, что-де не дура у него губа!
— А это часом не Микола был? — осведомилась Леся.
— Ну уж не скажу, Микола он или кто там еще… Я их и сам-то не различаю: все на одно лицо.
— Да полно вам о них! — шумно оборвала разговор Марыся. — И без того всем тошно! Алеся, пойдем-ка лучше по саду с тобой погуляем, зябликов послушаем.
По тому, сколь решительно увела она длымчанку из кухни, было ясно, что дело здесь отнюдь не в зябликах. Да и Марыся как-то вдруг сразу непривычно притихла, приумолкла. Она словно бы готовилась сказать что-то очень важное, но никак не решалась или еще не выбрала, с чего начать. Леся чувствовала, как дрожит под рукой ее теплый локоть, видела, как бьется на виске голубая жилка. И весь мирный, залитый солнцем сад с раскатистыми трелями зябликов наполнился для нее какой-то странной тревожной жутью. Эта жуть словно зрела в набухших бутонах яблонь, шелестела в зеленой мураве, таилась в крапивных зарослях.
Наконец Марыся спросила — буднично, как бы мимоходом:
— Послушай, ты знаешь вон ту траву?
— Где?
— Да вон, из-под забора лезет! — и Марысина рука уже потянулась к побегу, готовая его сорвать.
Длымчанка испуганно перехватила руку девушки.
— Нет, Марысю, не трожь ее! Это худая трава, ядовитая! Это белена!
Марыся пристально взглянула ей в глаза и вдруг засмеялась:
— Да ты не пужайся, я вредные травы не хуже тебя разбираю! А Юзефа — та, поди еще лучше их знает, — добавила она с невеселым вздохом.
— Это ты про ведьму из-за Буга? — догадалась Леся.
— Про нее. А тебе по дружбе говорю: брось ты того панича, покуда не поздно! Есть у тебя твой Янка — за него и держись, а уж тот Данька не про тебя писан.
— Что ж, спасибо. Да только я, Марысю, и без того честь свою берегу.
— Не про то я говорю, — пояснила Марыся. — Невеста его усватанная, Каруська, в церкви тебя видала. Дура-то дурой, а гляди-ка, смекнула, для чего тебе кружева на подоле. Ну-ну, не жмись, я и про то знаю. Да еще как ты очами тогда полыхала — дивуюсь, что совсем не сожгла их в уголь! Ну, паненка-то, ясное дело, и завелась! Да и было с чего: хоть кружевам твоим и далеко до Каруськиных, да сама-то она против тебя — что блин сырой! Так что сама разумеешь — коли женишок равнять вас начнет — добра ей не видать, это уж точно! Да еще она слыхала и про другую вашу красотку-белянку, Данилка и к ней тоже подъезжал.
— А, это, наверное, Доминика, — догадалась Леся.
— Ну уж, Доминика или Вероника — ей без разницы. Она уж и прежде до Юзефки бегала, чтоб та вернее ее сгубила, попортила. Хочешь нешто и на себя порчу накликать? Каруська-то давеча грозилась: попомнит, мол, та чернавка бесстыжая, как на чужих женихов очи пялить!
