Александр Чернобровкин - Слово о граде Путивле
– Ну, ты чего?! – возмутился воевода. – Обещала ведь! Я свое слово сдержал – показал князеву измену, теперь твой черед!
– Я не хочу, в другой раз… – пыталась уклониться Евдокия.
– Знаю я ваши другие разы! – продолжал настаивать Олекса. – Не ломайся, княжной все равно не станешь.
Последние его слова добили девушку, она перестала сопротивляться и сдерживать плач. Ее молодое, плотное тело вздрагивало от рыданий. Воевода не обращал на это внимания. Неторопливо, со знанием дела, Олекса Паук наслаждался Дуней. Его чувство постепенно передалось девушке, подхватило ее, понесло за собой. Она не знала, что приворот всегда срабатывает в обе стороны. Князя она любила сердцем, а с воеводой познала радость плотской любви. Новое чувство было настолько сильным и приятным, что Дуня перестала плакать. Теперь она закусывала губу, чтобы не застонать от удовольствия. И все-таки в последний, самый приятный миг не удержалась – всхлипнула так пронзительно, что овинник возмущенно заскребся за печкой.
Обычно овинник не допускал такое безобразие в своих владениях. Как только какая-нибудь парочка намеривалась улечься на стожок соломы, заготовленной на растопку, овинник громко стучал в стены, или грозно рычал, или тихо дул над ухом девушки, сбивая с пути слова любви, которые шептал парень. Не услышав этих слов, девушка не давала парню, томила его и себя, а утром выходили из овина злые друг на друга и такие слабые, будто всю ночь рожь молотили. На этот раз он не стал вмешиваться, потому что девушка ненавидела баню, а значит, и банника. Враг его врага – его друг. Да и печь сегодня с самого утра топили, расслабился он в тепле, неохота было вылезать на холод.
– Как с тобой хорошо, лада моя! – поцеловал напоследок девушку в губы, сказал Олекса Паук. – Не спеши замуж выходить. Вернусь из похода, жену в монастырь отправлю – детей больше не рожает, зачем она мне?! – и посватаю тебя. Пойдешь за меня?
– Не знаю, – честно призналась Дуня.
Она никак не могла прийти в себя. Ведь только недавно любила Владимира, а теперь нет для нее дороже мужчины, чем Олекса.
– С отцом твоим я сам поговорю. Мне он не откажет, – уверенно произнес воевода. – Ты только дождись меня. Будешь ждать?
– Не знаю, – соврала девушка. Еще и как будет ждать, но постеснялась признаться в этом.
– Ну, мне пора, дел еще много, – заторопился Паук.
Он ушел, а Дуня долго лежала в сладкой истоме. Она бы так и заснула здесь, но подкрался овинник и зашептал ей беззвучно крамольные мысли: в печи угольки горящие остались; можно отнести парочку к бане; загорится баня, парочка вскочит из нее голая – и попадется людям на глаза. Заодно Дуня узнает, кто разлучил ее с князем. Самому овиннику поджечь баню не позволяла боязнь ночной росы. Если у него промокали ноги, сразу начинал чихать, из-за чего печь в овине постоянно тухла и сильно дымила.
Евдокия достала из печи два красных уголька, а из стожка прихватила пучок соломы. В бане было тихо, наверное, уснули. Дуня положила угольки на солому под углом бани, раздула их и убежала в поварню.
Там кипела работа: одни мыли посуду; другие раскладывали по сосудам и корзинам оставшуюся нетронутой пищу, чтобы отнести в ледники и погреба; третьи готовили на утро похмелье – мелко резали холодную баранину и соленые огурцы и смешивали их с перцем, огуречным рассолом и уксусом. Руководила всеми работами ключница Авдотья Синеус. Как ни старалась Дуня проскользнуть в поварню незамеченной, ключница сразу набросилась на нее:
– Ты где шлялась, лентяйка?! Все работают, а она гуляет!
– Живот у меня заболел… – жалобно залепетала Дуня.
Авдотья заметила синие полукружья под глазами девушки, обратила внимание на помятую одежду с прицепившимися соломинками. От мужа ключница знала, что князь Владимир не равнодушен к Дуне. Она недолюбливала Кривую, но девушка делала приятно ее молочному сыну, поэтому Авдотья сменила гнев на милость:
– Иди в углу приляг, пока не полегчает.
Не успела девушка лечь на лавку в дальнем углу поварни, как во дворе послышались крики «Пожар!», потом забили в полошный колокол. Горела баня. Занялась она дружно и почему-то сразу со всех сторон. Горела ярко и быстро, как будто сухая была, и не мылись в ней сегодня поутру. Дверь бани кто-то подпер палкой снаружи.
Олекса Паук прибежал на пожар одним из первых. Увидев, что дверь бани подперта палкой, воевода крикнул:
– Там князь Владимир! – и кинулся в огонь.
Паук успел открыть дверь, вошел, кашляя, задыхаясь от дыма, в предбанник. Тут ему на голову упало горящее бревно с крыши, сбило с ног. Олекса сумел-таки выбраться из-под бревна, но надышался дымом и потерял сознание. Холопы вытащили его из огня за ноги. У воеводы сильно обгорели голова, спина и руки. Бороды и волос на голове почти не осталось. В бреду Паук продолжал хрипеть: «Там князь Владимир!..»
Князь Владимир склонился над ним, произнес:
– Здесь я, Олекса!
Воевода на миг пришел в себя, увидел князя, улыбнулся, потом закашлялся и затих без чувств.
– Быстро несите его в мой терем и знахаря позовите! – приказал Владимир холопам. – Передайте знахарю, если вылечит, награжу, а нет – голову сниму!
– Мужик крепкий, выкарабкается, – сказал ключник Демьян Синеус.
– Если выздоровеет, дашь ему село Кукушкино на кормление, – приказал князь ключнику.
– Княжья воля – закон, – пробурчал Синеус, которому не нравилось, с какой легкостью Владимир Игоревич раздает добро. – Значит, нового тиуна не надо туда назначать?
– Значит, не надо, – согласился князь.
– А новую баню придется строить, – сокрушенно покачав головой, сказал Синеус.
От бани осталась только каменка. На другие постройки огонь не успел перекинуться, его залили водой.
– Сделаешь ее больше старой и полки пошире, – распорядился князь и пошел в свой терем.
– Пожар накануне – дурная примета. Так и войско все сгорит, – пробурчал ключник. – Да разве князей отговоришь?!
Дружинники, которые стояли рядом и слышали его слова, разом перекрестились: старый ворон мимо не каркнет.
13
Утром, отслужив заутреню и позавтракав, объединенная рать снялась в поход. Горожане провожали их, стоя на забралах. Крики мужиков и детей, плач баб, ржание лошадей, скрипение тележных колес, звон колоколов смешалось в один надрывный, протяжный гул. Князья ехали первыми. За ними следовала конная дружина, потом ковуи, потом пешие ратники, в основном ополченцы, и замыкал обоз с оружием и съестными припасами. Многие ополченцы ехали в обозе на телегах. Одной из телег, запряженной черно-пегой понурой кобылой и нагруженной сухарями, правил Сысой Вдовый. Это была телега бабы-ведьмы, продававшей корову. Поскольку хозяйка исчезла из острога, ее имущество перешло князю. Кобыла хотя и казалась нрава тихого, никого к себе не подпускала, брыкалась и кусалась с таким ожесточением, что ее решили пустить на мясо. Сысою Вдовому, нанявшемуся обозником, предложили ее шутки ради, намериваясь, посмеявшись, заменить на другую. Как ни странно, кобыла, принюхавшись к нему, сразу присмирела и дала себя запрячь. Случилось это потому, что Сысой взял с собой тулуп, ранее принадлежавший хозяйке кобылы.
