Александр Бушков - Колдунья-беглянка
Она не сразу овладела собой. Бросилась следом, ухватила за рукав лакея, по своей дряхлости далеко отставшего от прочих, крепко сжала его за локоть.
– Что случилось?
– Барышня… – пролепетал он, давясь рыданиями. – Где ж вы были, к вам заходили, а вас и не нашли…
– Что случилось, Трифон?
– Горе-то, горе… Барин преставился…
Ольга стояла, уронив руки, слушая дребезжащий старческий голос. Трифон, всхлипывая и горестно вздыхая, рассказывал, что четверть часа назад «господа военные» привезли бездыханного князя, настигнутого чем-то вроде апоплексического удара прямо в Главном штабе, во время какого-то совещания, и произошло это прискорбное событие, как говорят…
Ольга моментально осознала: князь умер до того, как она посоветовала Бенкендорфу с ним поговорить. Следовательно, граф ни при чем – впрочем, и раньше было видно, что он ни при чем, что его не стоит подозревать в сообщничестве с кое-какими персонами. Уж не в тот ли миг она почувствовала странный прилив смертной тоски и горя? Дa, очень похоже…
Ольга медленно спустилась на первый этаж, вяло удивившись тому, что ничего не чувствует – пребывала в некоем оцепенении, оставлявшем за пределами сознания любые чувства и мысли. Что-то непонятное ощутилось пониже ключиц. Она, не раздумывая, потянула цепочку и, подняв к глазам медальон, раскрыла его.
Справа крохотные разноцветные звездочки так и продолжали загадочное перемещение – а вот левая половинка изменилась. Вместо овала синей эмали была теперь сплошная, угольная чернота, словно приоткрылось окошечко в неведомый мрак…
Не было сил ломать голову еще и над этим. Вернув медальон под капот, Ольга вышла в обширный вестибюль, где растерянно толклось превеликое множество народу: и слуги, и прочие обитатели дворца, и какие-то мрачные военные, и люди в гражданском платье, похожие скорее на чиновников, нежели на завсегдатаев светских салонов.
Генерал Вязинский – с бледным, чужим, осунувшимся лицом – лежал на двух сдвинутых столах наподобие ломберных, неизвестно откуда притащенных. Его прическа, парадный мундир, ленты и ордена были в совершеннейшем порядке… Если не считать того, что и мундир, и белоснежные лосины, и лицо генерала, и даже сапоги – все, куда ни глянь, было покрыто чем-то вроде причудливой паутины, имевшей вид не реального паучьего рукоделия, а скорее нитей черного сияния, полупрозрачного, мерцающего, помаленьку тающего на голове и ногах, сохранявшегося еще на теле. Судя по поведению окружающих, никто, кроме Ольги, не видел этой диковины…
Она стояла, прижав руки к груди, не сводя глаз с медленно истаивающей черной паутины несомненного происхождения. Ее осторожно обходили, поглядывая сочувственно, но и с некоторой досадой – как будто она им чем-то мешала в их хлопотах.
Они меня опередили, подумала Ольга, они нанесли удар первыми… боже, о чем я думаю? Ведь князь умер, умер, умер, он был мне вместо отца, его уже не вернуть, его уже никогда не будет… а я, дрянь этакая, рассуждаю только о деле…
Они опередили.
Глава седьмая
Согласно законам Российском империи…
Ольга уже овладела ремеслом (не хотелось отчего-то именовать его «даром», чересчур пафосно казалось и не вполне отвечало истинному положению дел) настолько, что чувства окружающих читала безошибочно – разумеется, если окружавшие не принадлежали к тем, кто сам умел нечто подобное и был защищен надежно.
Старый лакей, явившийся доложить, что «барышню просят в кабинет», к последним, безусловно, не относился, и Ольга сразу определила, что от него веяло сожалением, грустью, едва ли не горем. Ничего из ряда вон выходящего. Одно выглядело странным: к грусти и сочувствию примешивалось изрядное удивление. А откуда вдруг взялось это чувство, да еще столь сильное, звучавшее, словно большой барабан в военном оркестре, Ольге было непонятно. Она даже принялась гадать: может быть, старик прослышал, что генерал оставил ей по завещанию слишком много? Если он так поступил, конечно…
– Кто приехал, Парфен? – спросила она с любопытством.
– Приказные какие-то, барышня…
Показалось ей, или вышколенный лакей покосился на нее как-то странно? Показалось, конечно: с чего бы вдруг ему так смотреть?
Ничего удивительного не было в том, что в оставшийся без хозяина особняк зачастили чиновники, которых Парфен по давней привычке именовал на старинный лад «приказными». Со дня, последовавшего за тем жутким вечером, когда князя привезли мертвым, и до вчерашних похорон всевозможные чиновники в разнообразнейших вицмундирах стекались в неисчислимом количестве – писали горы бумаг, о чем-то спрашивали слуг, что-то осматривали. Это понятно: наследство неожиданно скончавшегося князя Вязинского было огромным и требовало для упорядочения нешуточной суеты «приказных». Военные появились только раз, старательно собрали в кабинете все бумаги, имевшие отношение к генеральской службе, поинтересовались, не имеется ли таковых и в других комнатах, и отбыли, склоняя перед девушками головы в столь наигранной светской скорби, что она выглядела вполне искренней…
В генеральском кабинете – хорошо еще, не в генеральском кресле, а приставив сбоку стул, – сидел чиновник в светло-зеленом мундире с васильковыми обшлагами и лацканами, покрытыми золотым шитьем в виде опять-таки васильков и пшеничных колосьев. За последние дни Ольга понемногу начала уже разбираться в разновидностях «приказных» – этот принадлежал к министерству внутренних дел. Шитье в виде цветов и колосьев было когда-то установлено оттого, что министерство это и до сих пор занимается главным образом сельским хозяйством вкупе с крестьянами…
Чиновник выглядел пожилым: квадратное лицо в тяжелых складках, седой ежик волос. От него, Ольга тут же определила, исходила досада (словно ему вовсе не хотелось тут быть) и даже некоторая конфузливость. Правда, лицо этого не отражало, оставаясь непроницаемо-занудным.
Чуть поодаль помещалась целая компания: еще двое в таких же вицмундирах (только, судя по более скупому шитью, пониже чином) и трое ничем не примечательных людей среднего возраста в цивильном платье – никакие, не красивые и не уродливые, бесцветные, с лицами, какие забываешь мгновенно, стоит чуть отвернуться. Что-то с ними было не так, но Ольга от них тут же отвлеклась, отметив странный тон сидящего у стола чиновника.
– Ага, явилась, голубушка, – произнес он с преудивительной смесью развязности и неловкости. – Ну, проходи, проходи, нам с тобой поговорить следует, и серьезно…
Странный тон… Совершенно непозволительный со стороны постороннего, незнакомого человека по отношению к девушке ее положения. Пусть она была, строго говоря, всего лишь воспитанницей, подкидышем – но тем не менее…
![Александр Белогоров - Большая книга ужасов. 18 : Черный фотограф. Бунт марионеток [повести]](/uploads/posts/books/276968/276968.jpg)
