Стивен Кинг - Стрелок
— Как сокол — добычу, — отозвался Роланд. — И тебя оно тоже гнетет. Терзает.
Он рассмеялся. Не над ситуацией, — ничего в ней веселого не было, — но над пугающей точностью образа. Как сокол терзает добычу.
Отец улыбнулся.
— Да, — сказал Роланд, вдруг посерьезнев. — Наверное… это меня угнетает.
— С тобой был Катберт, — продолжал отец. — Он, наверное, тоже уже рассказал все отцу.
— Да.
— Он ведь подкармливал вас, когда Корт…
— Да.
— И Катберт. Как ты думаешь, его угнетает все это?
— Не знаю.
На самом деле, Роланда это и не интересовало. Его никогда не заботило, совпадают ли собственные его чувства с чувствами кого-то другого.
— Это гнетет тебя потому, что ты чувствуешь себя убийцей?
Роланд невольно пожал плечами. Ему вдруг не понравилось очень, что отец так дотошно разбирает мотивы его поведения.
— И все-таки ты рассказал. Почему?
Глаза мальчугана широко распахнулись.
— А как же иначе?! Измена, она…
Отец резко взмахнул рукою.
— Если ты так поступил из-за дешевой идейки из школьных учебников, тогда не стоило и трудиться. Если так, то лучше уж пусть весь Фарсон помрет от массового отравления.
— Нет! — яростно выкрикнул Роланд. — Не потому. Мне хотелось убить его… их обоих! Лжецы! Гадюки! Они…
— Продолжай.
— Они задели меня, — закончил парнишка с вызовом. —
— Сделали больно. Что-то такое они со мной сделали. То есть, лично со мной. Из-за них то-то во мне изменилось. И мне хотелось убить их за это.
Отец кивнул.
— Это другое дело. Это стоит того. Пусть оно и не, что называется, высоконравственно, но тебе и не нужно быть добродетельным. Это не для тебя. На самом деле… — он пристально поглядел на сына, — … ты всегда будешь стоять вне каких-либо нравственных норм. Ты не настолько смышлен, как, скажем, Катберт или этот сынишка Вилера. И поэтому ты будешь неодолим.
Мальчик, до этого раздраженный, теперь почувствовал себя польщенным, но и немного встревожился.
— Его…
— Повесят.
Мальчик кивнул.
— Я хочу посмотреть, как это будет.
Роланд старший расхохотался, запрокинув голову.
— Не настолько, впрочем, неодолимый, как мне показалось… или, может быть, просто тупой.
Внезапно он замолчал. Рука метнулась как вспышка молнии и обхватила предплечье парнишки, сжав его крепко, до боли. Мальчик скривился, но даже не вздрогнул. Отец смотрел на него долго и пристально, и Роланд не отвел глаз, хотя это было гораздо труднее, чем, например, надеть клобучок на возбужденного сокола.
— Хорошо, — сказал Роланд старший и повернулся, чтобы уйти.
— Папа?
— Что?
— Ты знаешь, о ком они говорили? Кто этот уважаемый человек? Ты знаешь?
Отец обернулся и задумчиво поглядел на сына.
— Да. По-моему, знаю.
— Если его схватить, — вымолвил Роланд в своей медлительной, чуть, может быть, тяжеловатой манере, — тогда больше уже никого не придется… вздергивать. Как повара.
Отец усмехнулся.
— На какое-то время, может быть, да. Но в конце концов всегда приходится кого-нибудь вздернуть, как ты изящно выразился. Люди не могут без этого. Даже если и нет никакого предателя, все равно люди его найдут.
— Да. — Роланд понял, о чем идет речь. И, раз уяснив себе, больше не забывал никогда. — Но если вы его схватите…
— Нет, — спокойно вымолвил отец, не дав сыну договорить.
— Почему?
На мгновение мальчику показалось, что отец скажет сейчас, почему. Но отец промолчал.
— На сегодня, мне кажется, мы уже поговорили достаточно. Ступай к себе.
Роланду хотелось напомнить отцу о его обещании, чтобы тот не забыл о нем, когда придет время Хаксу взойти на эшафот, но он прикусил язык, почувствовав отцовское настроение. Отец хочет потрахаться. Мальчик не стал мысленно задерживаться на этом. Он знал, конечно, что его папа и мама делают это… эту самую штуку… друг с другом, и знал, как и для чего все это происходит. В этом смысле он был неплохо проинформирован, но сцены, которые возникали при мысли об этом самом в его детском воображении, сопровождались всегда ощущением тревоги и какой-то непонятной вины. Уже потом, несколько лет спустя, Сьюзан рассказала ему историю про Эдипа, а он слушал ее в молчаливой задумчивости, размышляя о причудливом и кровавом любовном треугольнике: его отец, мать и Мартен. Мартен, которого в известных кругах прозывали уважаемым человеком. Или, может быть, если добавить его самого, это был даже и не тре-, а четырехугольник.
— Спокойной ночи, отец, — сказал Роланд.
— Спокойной ночи, сын, — рассеянно отозвался отец и начал расстегивать рубаху. Он уже забыл про мальчугана. Каков папаша, таков и сынок.
Холм Висельников располагался как раз у дороги на Фарсон, что было как-то даже поэтично; и это смогло бы, наверное, произвести впечатление на Катберта, на Роланда — нет. Зато на него произвело впечатление это величественное и зловещее приспособление, виселица, черным углом прочертившая ясное голубое небо — изломанный силуэт, нависающий над столбовою дорогой.
Обоих ребят освободили в тот день от утренних занятий. Корт вымученно прочел записки от их отцов, кивая время от времени и шевеля губами. Закончив читать, он поднял глаза к лиловому небу рассвета и снова кивнул.
— Подождите, — сказал он и направился к покосившейся каменной хижине, своему жилищу. Вскоре Корт вернулся с караваем пресного хлеба, разломил его надвое и дал каждому по половинке. — Когда все закончится, вы оба положите это ему под ноги. И смотрите: сделайте, как я сказал, иначе я вам устрою на этой неделе веселую жизнь. Шкуру спущу с обоих.
Ребята не поняли ничего, пока не прибыли на место — верхом, вдвоем на коне Катберта. Они приехали самыми первыми, за два часа до того, как остальные только еще начали собираться, и за четыре часа до казни, так что на Холме Висельников было пустынно, если не считать воронов да гречей. Птицы были повсюду, и, разумеется, все — черные. Они кричали и хлопали крыльями, устроившись на тяжелой поперечной балке — этакой арматуре смерти. Сидели рядком по краю помоста. Дрались за места на ступеньках.
— Их оставляют, — прошептал Катберт. — Для птиц.
— Давай сходим наверх, — предложил Роланд.
Катберт взглянул на него едва ли не с ужасом:
— Ты думаешь…
Роланд взмахнул рукой, оборвав его на полуслове.
— Да мы с тобой заявились на пару лет раньше. Никого нет. Нас никто не увидит.
— Ну ладно.
Ребята медленно подошли к виселице. Птицы, негодующе хлопая крыльями, снялись с насиженных мест, каркая и кружа — ни дать ни взять, толпа возмущенный крестьян, которых выселили с земли. На чистом утреннем небе их тела выделялись черными плоскими силуэтами.
