Андрей Круз - Ветер над островами
Человек поднял голову, услышав наши шаги, внимательно посмотрел на Веру светлыми, словно выцветшими на солнце глазами в окружении частых морщин, дождался, когда мы подойдем ближе, и лишь затем спросил:
– Что случилось? Где все?
– Погибли все, дядя Ваня. Никого не осталось, – сказала Вера, и заплакала, в первый раз с похорон отца.
– Драка.
Уже день клонился к вечеру, когда Вера закончила свою историю. Иван-моторист слушал внимательно, часто переспрашивал и уточнял. Рассказ про меня принял на веру, вроде бы. Пока Вера рассказывала, он вскипятил чайник, молча поставил перед нами на палубе три кружки с ароматным чаем, а к нему выложил полупрозрачную сахарную голову со щипцами.
Мы с Верой пили чай внакладку, а Иван – вприкуску, да еще и из блюдечка.
– Дядя Ваня, – вдруг спросила Вера, когда разговор к концу подошел. – А где Игнатий? Иван поморщился слегка, и не успел ничего ответить, как Вера спросила:
– Опять запил, да?
– Ну, не знаю пока, – ответил Иван. – Вчера днем он в город пошел, а с вечера я его с двумя мужиками какими-то на пирсе видел. И совсем пьяными не показались. Но выпивши был, не без того.
– Опять, – вздохнула Вера и обернулась ко мне. – Сколько отец ругался, сколько его рассчитать грозил! Только второго такого шкипера, как Игнатий, и нет, наверное, поэтому и прощал всегда.
– Верно, шкипер он редкий, – кивнул Иван. – Другой утоп бы давно в тех местах, куда Игнатий шхуну водил, а этот и судно куда надо приводил, и товар. К Чертовой банке никто без лоцмана не суется, а Игнатий с закрытыми глазами там шхуну ведет, и хоть бы хны ему. За то его хозяин покойный и терпел, хоть вечно с ним на берегу такое… А вот в плавании – ни-ни, ни капли.
– Команду надо нанять, временную,. – сказала Вера, причем уже отнюдь не просительным тоном. – Сколько надо, чтобы до Большого Ската дойти, не больше, но нормальных, с рекомендацией. И Игнатия привести, пусть этим и занимается.
– Хм…, – даже вроде чуть-чуть удивился Иван такому тону девочки. – Сделаем. Я вот друга вашего нового с собой приглашу, если он боец. Сами знаете, в какие трактиры Игнатия заносит.
– Сходишь с Иваном? – сразу обернулась ко мне Вера.
– Схожу, чего не сходить? – ответил я. – Вещи бы мне только бы бросить.
– Вот Иван и покажет, куда их скинуть.
Как и следовало ожидать, ночлег у команды был в трюме. Под надстройкой были две крошечные каютки, которые занимали хозяин и шкипер, а остальная команда с гамаками пристраивалась под палубой. Или даже на самой палубе, если погода была хорошая. Мы с Иваном спустились по крутому трапу в трюм, пахнущий мокрой пенькой и чем-то сладко-фруктовым. Запах шел от небольших бочонков, составленных поодаль.
Иван полез в какой-то рундук, который я сразу не разглядел в полумраке, откуда вытащил и выдал мне свернутый гамак с одеялом и маленькой подушкой, набитой чем-то, напоминающим крошеную пробку, и моряцкий сундучок для вещей, больше похожий на старинный фибровый чемодан, с бронзовой табличкой, на которой было выбито название шхуны.
– Вот тут устраивайся, ближе к трапу. А дальше уже матросы живут.
Понятно, даже в трюме места по ранжиру поделены. К радости моей, морские узлы я вязать умел, занимался в детстве парусным спортом на маленьких швертботах, катаясь на них по реке Тверце, так что вполне сноровисто закрепил гамак шкотовыми узлами под одобрительным взглядом Ивана. Хорошо, что не опозорился.
Все, что в этот сундучок не влезало, вешалось на крючья хитрой формы, прикрученные к столбам, к которым как раз и крепился гамак. Туда я и повесил «винчестер» в чехле и рюкзак. На винтовку Иван глаза скосил, затем спросил, не удержался:
– Хозяйская?
– Была, – коротко ответил я. – Моя в драке пропала, Вера взамен отцовскую отдала.
Моторист лишь кивнул, никак не прокомментировав мое заявление. Зато сказал:
– Сейчас по трактирам пойдем, так ты ко всему готов будь. – он поскреб пятерней в затылке и добавил: – У Игнатия дар есть такой – плохие компании находить. Мало ли как дело повернется.
За разговором он переоделся в нормальные штаны с сапогами, натянул на себя рубаху, и в карман положил весьма добротный с виду бронзовый кастет, правда, без шипов.
– Понадобится, думаешь? – спросил я. Иван пожал плечами, затем ответил:
– В кабаках, что у порта, всякое случается, и до смертоубийств доходит. А револьвер оставь, все равно на входе в кабак отберут, или не пустят с ним. Забыл правило?
– Я многое забыл. – неопределенно пожал я плечами.
– Это забывать нельзя. – наставительно ответил он. – Пьяный идет с оружием – двадцать рублей штраф. А в кабак оружным приперся – еще месяц аресту и пятьдесят штрафа. Помни. Даже за нож, если большой, можно в кутузку загреметь.
Понятно. Значит, несмотря на церковную власть, настоящей святости народ здесь так и не достиг, если и грабежи случаются, и поножовщины кабацкие, и сам свидетелем был «церковной казни» над скупщиками краденого. Интересно, интересно, а мне всегда почему-то казалось, что если где церковь власть возьмет, то там все по струнке. Ошибался, видать. А вот револьвер мы тогда брать не будем. И кастет нам без надобности, если до кулачков дойдет, то мне лучше без него.
– Ну, пошли, что ли? – спросил Иван, одергивая рубаху и приглаживая выбившиеся из хвоста волосы.
– Пошли. – согласно кивнул я.
Вера сидела на палубе, задумчиво глядя на город и очищая мандарин, размерами больше смахивающий на апельсин.
– Пойдем мы, барышня, – доложился Иван. – Одна вы на борту остаетесь.
– Я на вахте побуду, ничего страшного. – ответила она. – Сами знаете, тут в порту пока ничего не случалось.
Иван лишь кивнул, и мы сошли на пирс по пружинящим под ногами сходням. Случалось, не случалось, но раз он девчонку малолетнюю спокойно за вахтенного оставляет, то значит – тому есть причина. И ему я верю, потому что за последние три дня сам ее хорошо узнал – с такой не шути.
Направились мы не в ту сторону, с которой пришли, а в противоположную, за дальний угол форта, куда вела сначала мощеная набережная, а потом просто натоптанная тропа. И в какие края она вела, стало ясно после того, как нам навстречу попалась пара пьяных матросов, идущих в порт и поддерживающих друг друга.
Действительно, сразу же за поворотом крепостной стены началась кривая и грязноватая улочка, зажатая между самой стеной с пристроенными к ней лавками, и двухэтажными домами из привычного уже красного кирпича, в которых первые этажи представляли собой идущие один за другим «трактиры», «рюмочные» и «кабаки», из открытых окон и дверей которых на улицу неслись звон посуды, звуки какой-то музычки, не слишком виртуозно исполняемой вживую, пьяный гомон, хохот. В общем, стандартный кабацкий набор звуков.
