Павел Молитвин - Ветер удачи
— Ну что, лекарь, всю здешнюю грязь собрал? Мало тебе собственной? — лениво поинтересовался один из двух зузбаров, оставленных капитаном Шарваном наблюдать за Эврихом и его тюками до прибытия возниц с арбами.
— После этакого купания еще бы в баньку и чтобы хороший массажист спину как следует размял, — мечтательно протянул Эврих. Критически осмотрел замызганную тунику и пожалел, что Шарван строго-настрого наказал зузбарам не позволять ему рыться в собственных тюках, где упакована была сменная одежда. — Да в чистое бы переодеться — совсем бы другая жизнь пошла.
— Но-но! Ты об этом и не помышляй! Ишь чистюля выискался!
— Жалко тебе, что я свежую тунику вместо этой срамоты надену? — спросил Эврих, не столько в надежде, что охранник решится нарушить приказ капитана, сколько из желания завязать разговор, в ходе которого, глядишь, и выплывет что-нибудь полезное.
— Береженую скотину и леопард не задерет, — невозмутимо ответствовал все тот же молоденький и явно скучающий «стервятник Кешо». — Это ж одному Амгуну-Солнцевращателю ведомо, что ты в тюках-то своих хранишь. Лекарь — он ведь колдуну брат родной. А от колдуна хорошего не жди, это всякому известно. Не зря мы своих-то всех — фьюить! — Молоденький выразительно провел ребром ладони по горлу.
— Вот потому и лекари у вас дрянь. Хороших по дурацкому обвинению в колдовстве порешили, сами же теперь локти и грызете, — проворчал аррант, с отвращением натягивая на просохшее тело грязную тунику.
— Ты бы, парень, попридержал язык, а? Для собственной пользы, — хмуро посоветовал Эвриху второй, тяжелолицый зузбар, отрываясь от созерцания розовых в свете заходящего солнца куполов императорского дворца, венчавших как будто не только резиденцию Кешо, но и всю столицу Мавуно. — Посчастливилось тебе вытащить Лоче из обители Хаг-Хагора, приглянулся ты Шарвану, ну и радуйся по-тихому. Молись своим Богам, дабы от беды берегли, и впредь чужие грехи прилюдно не считай. А то и до Газахларова особняка не доедешь. Болтунов и хулителей у нас, знаешь ли, не больше, чем колдунов, жалуют.
— Вас послушать, так меня всяко смерть лютая ждет, — беззаботно усмехнулся Эврих, завязывая под коленом шнуровку правой сандалии. — Лоче вон сказывал, Газахлара этого лучшие ваши лекари уже три года пользуют, а толку с того — чуть. Ему, стало быть, не помогу — снимет он с меня голову, приняв, как и Шарван поначалу, за шарлатана. А коль очищу его от коросты — опять мне гибель неминучая: по обвинению в колдовстве казнят. Тут уж придерживай язык, не придерживай — все едино.
— Чего же тогда, бедолага, зубы скалишь? Или голову со страху потерял? — подивился веселью чудного и неглупого вроде арранта молоденький зузбар.
— Давно хотел в Мавуно побывать, да как-то все не получалось.
Глядя на покачивающиеся слева от волноломов, ближе к устью Гвадиары, джиллы, Эврих думал о том, что скалить зубы и впрямь не с чего. От Врат Гремящей расщелины находится он нынче не в пример дальше, чем когда-либо, да и выбраться ему отсюда, после того как подарит его своему благодетелю капитан «Верволики», будет, пожалуй, потруднее, чем из Матибу-Тагала, в бытность его придворным лекарем Хозяина Вечной Степи. Все это так, однако есть в бедственном его положении и хорошие стороны, которых, ежели взглянуть на вещи под правильным углом зрения, не меньше, а даже больше плохих.
Во-первых, не гнетет его ответственность за Тилорнов «маячок», а Кари, дабы разыскать которую он пустился в путь, девица самостоятельная и уж в Верхнем-то мире не пропадет. Дождется ли его — это другой вопрос, и трудить над ним голову не время и не место. Во-вторых, мечтал он объехать мир и — пожалуйста тебе — попал в величайшую и древнейшую империю. Записи его, трактаты лучших врачевателей Верхнего и Нижнего миров — при нем. Порошки, экстракты, мази и кое-какие составляющие для приготовления отменно чудодейственных лекарств упакованы в тюки, а то, что сам не Зелхат Мельсинский, так ведь в стране слепых и кривой на вес золота. В-третьих же, Мономатана, произведшая на него неизгладимое впечатление семь лет назад, и теперь представлялась ему любопытнейшим местом на свете. Стоило только взглянуть на Мванааке, именуемый здешними жителями Городом Тысячи Храмов, с борта «Верволики», как становилось ясно, что столица Мавуно если уж не крупнейший и красивейший город обоих миров, то, во всяком случае, один из самых древних. Его строили, перестраивали, разрушали и вновь восстанавливали множество раз. Многие народы вложили свой труд и талант в создание великолепной морской гавани, маяков и волноломов. В возведение крепостных стен, легендарных воздушных дорог и величественных акведуков, ипподромов, садов и похожих на замки особняков Небожителей, построенных на окружавших дельту Гвадиары с запада и востока холмах, и, конечно же, колоссального комплекса императорского дворца, который и впрямь можно принять за жилище Всеблагого Отца Созидателя, именуемого здесь, как и в Вечной Степи, Великим Духом…
— Ну что, аррант, любуешься прелестями нашей столицы? Дивишься ее величию? — окликнул Эвриха капитан «Верволики», появляясь у волнолома в сопровождении трех высоких арб, в каждую из которых было запряжено по паре очаровательных длинноухих осликов.
— Любуюсь и дивлюсь! — искренне подтвердил Эврих. — Клянусь сандалиями Прекраснейшей, дворец аррантского Царя-Солнца мог бы уместиться на единственной террасе этих исполинских садов!
— Вай-ваг! Ты не безнадежен, если способен признавать чужое превосходство и преклоняться перед созданным теми, кто является исконным врагом твоего народа. — Шарван торжественно рыгнул и, сдернув с плеча внушительных размеров калебасу, протянул ее арранту. — Промочи горло. Путь нам предстоит неблизкий, но зато, взглянув на Мванааке с Верхней дороги, ты сумеешь по достоинству оценить город, коему суждено стать столицей мира.
Эврих сделал на пробу маленький глоток — слабое, чуть кисловатое пальмовое вино хорошо утоляло жажду, но Шарвану надобно было выпить его по меньшей мере полбочонка, чтобы прийти в столь благодушное настроение. Или же он подзаправился перед дальней дорогой чем-то более забористым.
После арранта высушенная и выдолбленная тыква с вином перешла к зузбарам, потом к приведшим арбы возницам, и все шестеро взялись за погрузку тюков, а капитан «Верволики» продолжал восхваления «лучшего из городов четырех континентов и, конечно же, всех прочих задворок мира, именуемых Сегванскими островами, архипелагами Путаюма и Меорэ».
Слушая высокопарные рассуждения бравого шкипера, Эврих не мог надивиться тому, как вполне разумный человек способен нести подобную околесицу. Неужели он и впрямь верил тому, что Мванааке когда-либо станет «столицей мира»? И неужто никогда не задумывался, что оборотной стороной величия и роскоши императорских садов должна быть чья-то нищета, непосильный, сводящий в могилу труд и полнейшее бесправие? Об этом на какое-то время мог забыть потрясенный дивным зрелищем чужеземец, но никак не коренной обитатель Мванааке, хоть раз в жизни да задумывавшийся над тем, что кривобокие рыбачьи хибары на загаженном берегу смотрятся как-то особенно неприглядно и вызывающе на фоне величайшего в мире дворцового комплекса, утопавшего в роскошнейшей, требующей неустанной заботы и ухода зелени.
