Карина Демина - Хельмова дюжина красавиц (СИ)
В склепе пахло склепом.
На постаментах возвышались гробы весьма солидного вида. Со стен на неурочных гостей взирали белые поминальные маски, казавшиеся более живыми, нежели это было на самом деле.
— Сюда давай, — выбранный Себастьяном гроб выделялся среди прочих размерами, нежно-розовым, несколько поблекшим за прошедшие годы, колером и обилием позолоты. Крышка его была откинута.
— А… — вытянув шею Матеуш заглянул в гроб. — Панна не будет против?
Сохранилось белое платье, обильно расшитое золотой нитью и жемчугами, белый парик, тяжелое ожерелье с крупными красными кабошонами и седые волосы панны.
— Не будет, — Себастьян положил в ногах трупа белую лилию. — Судя по хроникам, панна Богушова при жизни отличалась весьма вольным нравом.
— Темпераментная женщина, — важно подтвердил дядька Стас. — Порадуется этакому подарку… ей мужского внимания тутай зело не хватает. Аккуратней кладите…
Матеуш был рад покинуть склеп. Нет, он не боялся ни покойников, ни беспокойников, но вот встречаться с темпераментною панной Богушовой, преставившейся задолго до Матеушевого появления на свет, у него желания не было.
Пусть Грель ей возмещает нехватку мужского внимания…
Уже в карете, избавившись от перчаток и надушенного платка, который не столько лицо скрывал, сколько избавлял Матеуша от характерных кладбищенских ароматов, он сказал:
— Все ж таки странный ты человек…
— Чем?
— Всем, — хмыкнули Его Высочество, указывая мизинчиком на хвост, который словно невзначай из-под полы плаща показался. — Другой бы рыло начистил…
— Фи, как грубо…
— Ладно, физию отполировал о мостовую и на том бы успокоился. А ты…
— Физию ему, как вы выразились, не раз еще полировать будут. И сие забудется. А вот ночь в компании панны Богушовой — навряд ли… я за индивидуальный подход.
Карета тронулась и Себастьян, стащив платок, отер лицо.
— Как Тиана?
— Чудесно… она удивительная женщина, — Его Высочество улыбнулся теплой живой улыбкой. — Ты не представляешь, до чего она… искренна…
— Я рад.
Матеуш кивнул.
— Просила подарить ей животное, мол, все во дворце с собачками… а я собачек этих терпеть не могу, вечно под ногами шныряют, цапнуть норовят… так и тянет пинка отвесить. На кошачью шерсть меня сыплет… кролика, что ли, поднести?
— Лучше козу, — Себастьян, сдвинув шторку, проводил кладбище взглядом. — У дядьки Стаса Манька скоро окотится. Он аккурат думает, куда бы пристроить.
Припомнив странное существо, которое весьма условно можно было причислить к козьему роду, Матеуш с сомнением поинтересовался:
— А она никого там не сожрет?
— Богурты смирные, — заверил Себастьян, намедни давши слово, что устроит новорожденного козленка в хорошие руки. — Попугать кого — это они всегда и с большой душой, а в остальном — хозяев слушают… они вообще добрые…
…когда сытые.
С другой стороны, навряд ли королевский бюджет сильно пострадает от полулитру молока в день.
— Козу… — Матеуш представил Тиану с козой на поводке, — а что… коза — это очень даже…
…а маменька опять говорить станут, что ненаследный князь плохо на Матеуша влияет. Ежели бы спросили самого Матеуша, он бы заверил, что влияние на него оказывают самое благотворное.
…жить стало веселей.
Грель выберется из склепа на рассвете. Будет он бледен, а в темных волосах появится первая седина. Блуждающий взгляд его остановится на солнышке, по осеннему времени тусклом, низком, скользнет по вершинам полысевших тополей.
— Туда иди, — скажет дядька Стас, кутаясь в безразмерный свой плащ: солнце он не любил и, ежели бы не гость нынешний, кладбищенский сторож давно бы спрятался в хижине.
Грель кивнет.
И двинется к воротам. Идти он будет мелким семенящим шагом, подволакивая левую ногу, а руку прижимая к боку. Холодный осенний ветерок проберется сквозь остатки пиджака, скользнет под измятую, измаранную пылью рубаху…
До самого особняка познаньского воеводы, каковой расположился на противоположном конце Познаньска, Грелю придется идти пешком. Встретит его жена, заплаканная и с булкою в руке.
— Паскудник! — взвизгнет Лизанька, и горничная, до того возившаяся с камином, поспешно удалится, дабы не попасть госпоже под гневливую руку. — Я тебя всю ночь ждала! Глаз не сомкнула! Ты где был?!
— В гробу, — тихо ответит Грель.
— Там бы и оставался!
Лизанька швырнет в него булкой, которая все одно зачерствела, а на кухне аккурат свежие подоспели, и подхватив юбки удалится к себе.
Горевать.
Ныне поводов для печали было более обыкновенного, и постылый супруг являлся самым малым из них. Лизанька возьмет другую булку, которые ныне держала на туалетном столике, вместо пудр и духов — от запаха парфюма ее мутило — и белый конверт, доставленный накануне.
Ее, Лизавету Евстафьевну Стесткевич, любезно приглашали на свадьбу генерал-губернатора и Мазены Радомил…
…генерал-губернатора!
…и Мазены…
Лизанька всхлипнет, испытав преогромное желание оный конверт отправить в камин… подумать только… генерал-губернатор и эта потаскуха… отравительница… или они думают, что ежели Лизанька одержима была, то ничего и не помнит?
Помнит распрекрасно.
Лизанька повернулась к зеркалу, в котором отразилась растрепанная девица с опухшим лицом…
…значит, Радомильше генерал-губернатора в мужья, а Лизаньке какого-то приказчика?
…и папенька помогать отказался…
…и ребенок еще этот, которому Лизанька вовсе не рада была… она блистать хотела, а тут…
От обиды на этакую жизненную несправедливость в животе заурчало, и Лизанька торопливо слизнула с булки сахарную пудру, дав себе зарок, что эта булка — последняя, съеденная ею… и завтра же она, Лизанька, сядет на диету.
…и будет блистать.
Несмотря ни на что.
Грель же, оставленный внизу, облегченно вздохнул и булку поднял. Повертел в руках. Сел в кресло… конечно, панна Богушова была женщиной… специфического толку, но все одно женщиной.
И какой…
…пусть мертвая, но…
…она до самой смерти за собой следила, и после оной не перестала. И говоря по правде, если поначалу Грель пришел в ужас от перспективы быть погребенным с панной Богушовой, то когда страх минул… ах, как она была добра! Ах, как умела слушать… сочувствовать…
