Александр Лукьянов - Раб сердец
Третья ложка снадобья — пусть каждый сядет, хорошо подумает и мысленно ответит на вопрос, кто виноват во всём этом скотстве? Кому выгодно, чтобы вы были такими? Поймите, что существуют на свете те, кто неизмеримо ниже, хуже, гаже вас, какими бы вы ни были! И чем сквернее вам, тем лучше им! Лишь когда вы обретёте способность разделять на чужих и своих, появится надежда на выздоровление.
Но как же разделить мир на своих и чужих. Вот чем мы, братья, похожи друг на друга и чем отличаемся от лешелюбов? Да тем, что в душе каждого из нас есть черта. Что это такое? Хм… Общеизвестно, однако, начну издалека.
Знаете ли вы, кто самые страшные враги крыс? Коты? Что вы! Слышали о крысоедах? Нет? Ну, как же… Существет очень действенный, хотя отвратительный донельзя способ избавиться от крыс. Заключается он вот в чём. Берем из ловушки молодого крысиного самца и сажаем в большую посудину, из готорой ему не убежать ни при каких обстоятельствах. Выдерживаем его до состояния зверского голода, даём только воду, чтоб не взбесился. И вот, когда зверь уже начинает впадать в обморочное состояние, бросаем в его тюрьму тушку другой крысы. До этого момента животное вело себя вполне нормально, соблюдая главный и доселе нерушимый закон: не трогай существо одного стобой вида, не причиняй вреда такому же, как ты. Но вот крысец поставлен перед выбором — умереть от голода или съесть сородича. Начинается страшная внутренняя борьба: — «Нельзя!» — «Но это же глупо, он ведь уже мёртв, ему ничем не поможешь, а съев его, хотя бы я выживу!» И вот первый шаг по переходу черты сделан. Крысец нашёл оправдание нарушению поведенческого запрета, сожрана одна тушка, другая, третья. Потом опять ему устраивают голодовку. Но на этот раз в ёмкость со зверем бросают уже живую крысу, хотя пожилую и слабую. Крысоед опять в сильном замешательстве: — «Нельзя!» — «Конечно, ужасно, но что поделаешь? Он бесполезный старик, своё отжил, ему всё равно скоро умирать, а я молод, мне надо жить!» И крысоед умерщвляет старую крысу, потом другую, третью… десятую. Начинает отрабатываеть приёмы внезапного нападения, быстрого укуса в самые уязвимые места. Вновь его вводят в голодную пору. Только теперь после него в посудине с крысоедом появляются беззащитные пищащие крысята. — «Нель…» — «Какого хрена! Что, разве у меня есть выбор? Почему им жить, а мне погибать?!» Всё, черта перейдена окончательно и безвозвратно. Крысоеда выпускают в нору и он начинает беспощадную бойню в среде других грызунов. Его уже ничто, понимаете, ничто не сдерживает.
Вот и у лешелюба есть только одно, ради чего он живёт, ради чего он готов перейти через любой запрет, ради чего он совершит всё. Это жизнь и процветание его самого, любимого. Не найдётся преступления, которому он не нашёл бы десятка убедительнейших оправданий перед самим собою, если злодеяние ему на пользу. — «Пусть сдохнет он, а не я, каждый сам за себя, с волками жить — по волчьи выть, успей убить раньше…»
А мы, братья? Нет, понятно, что у каждого есть недостатки, святых среди братьев вряд ли сыщешь. Кто безгрешен? Ну, кто ни разу в жизни не врал? Никогда незаслуженно не обижал родных и близких? Да, наконец, не жульничал, играя в карты на три щелчка по лбу? Бывало, бывало… Однако же при всем том, в каждом из нас проведена та самая черта, о которой я упоминал. Которой никто из братьев не пересечёт ни при каких обстоятельствах. Умрёт, но не переступит, оставшись самим собой и не превратившись в крысое… в лавочника, ростовщика, чиновника, судью, стражника.
Догадались, что я имел в виду под «чертой»?
— Да совесть же! — выкрикнул кто-то.
— Вот именно! — просто согласился Бран. — Говорил ведь — общеизвестно…
Теперь — четвёртая ложка лекарства, завершающая в исцелении. Собственно сама справедливость. Слышали слова: «Ответь хлебом за хлеб, плетью за плеть»? Не раз? Еще бы! И отцы ваши, и деды и прадеды с прапрадедами многократно повторяли их. Только прежде мудрые речения не просто твердили на каждом углу — по ним жили! Вдумайтесь же в завет, сколь он мудр! Но скажу больше! Пришёл свой, принёс лепёшку, когда ты был в нужде, помог. Ты оправился, поднялся на ноги — поблагодари же и обязательно верни ему две лепешки! Буде же он не нуждается в них, отдай двум своим, нуждающимся. Умножь среди своих благо двукратно! Заявился в дом чужой, ударил тебя, увёл корову? Приди к нему со своими, ударь обидчика не два, но сто раз, сожги дом, забери весь его скарб! Отмсти обиду стократно!
В сходной избе царила полная тишина. Все, затив дыхание, слушали Брана.
2.— Ну, сейчас жди беды. — рыдающе выдохнул староста. — За какие грехи ты на наши головы свалился?
Они сидели в избе Ждана Ратника, обсуждая возможные последствия сегодняшних событий.
— Не трясись. — успокоил его Бран. — Сначала они мытьём попробуют взять, а лишь потом — катаньем.
— Это как? — полюбопытствовал Высь Мухомор.
— Ну… Скорее всего, перестанут продавать смердуновским лавочникам товары: посидите-ка, строптивые, без посуды, обуви и скобяных изделий. После нашлют толпу чиновников с проверкой, те начнут искать недоплаты по налогам и податям и взыскивать до последнего гроша. Там, глядишь, городское ворьё науськают. И только затем нагрянет стража с плетями и копьями.
— Утешил. — в отчаянии сказал староста. — Спасибочки! Речи твои о смысле жизни, да о вселенской справедливости…
— А вот послушайте, кстати, по поводу… — вдруг ухмыльнулся Видимир Обстоятельный и потянулся за гуслями:.
Пришёл в ромашки гадить кот.
Уселся, выпучив глаза.
Я на него смотрю в окно.
Неспешен моих мыслей ход.
— «Сколь часто мы не видим за
Внешней оболочкой сути. Но
Настаёт нежданный срок.
Вдруг мирозданья бьют часы,
И душу озаренье жжет.
Природа нам дает урок:
Вот лапы, морда, хвост, усы —
Обычный, заурядный кот?
О, нет! В ромашках он сидит,
Как символ смысла бытия,
Как знак нетленного в веках.»
На то, как мелко хвост дрожит,
Смотрю с немым восторгом я.
И вот гребет он лапой прах,
Деянью подводя итог!
Ну, вот и все. Зарыл и скрыл.
И удалился. Все прошло.
Я подавил невольный вздох
И шторы тихо опустил…
Что есть добро? И что есть зло?..
Когда все отсмеялись, Бран, качая головой, заметил: — Здорово! Почаще пой.
3.Начальник губернской стражи порядка и благочиния, отдуваясь и пыхтя, пил квас. Он сидел на мокрой скамье совершенно нагим, красным и распаренным, к волосатому объёмному брюху прилип берёзовый листочек. Напротив него, неторопливо вытирался вышитым полотенцем жилистый бородач. Если бы неторопливому разговору беседы нашлись случайные свидетели, то кое-что могло бы им показаться любопытным. Так, голым бородатым собеседником начальника стражи был не кто иной, как Лягва Шелкопряд, старший над вожаками разбойничьих ватаг по всей волости.
