Марк Энтони - За гранью
Первым, что бросилось в глаза Трэвису, был источник освещения. Не электрические лампочки, как можно было ожидать, а жестяные масляные светильники, во множестве развешенные под куполом. Все они немилосердно коптили, и черный дым, поднимаясь вверх и рассеиваясь по сторонам, придавал царящей внутри атмосфере оттенок загадочности. По обе стороны от входа тянулись в несколько рядов складные деревянные трибуны, места на которых занимали, в общей сложности, дюжины две слушателей. Аудитория выглядела не менее пестрой, чем сборище экипажей снаружи. Водитель-дальнобойщик с остановившимся взглядом в линялой фланелевой куртке привольно развалился с сигаретой в зубах, бесцеремонно задрав ноги в потертых сапогах на спинку сиденья в нижнем ряду. По соседству с ним притулилась похожая на нахохлившуюся птицу женщина в изящном синем деловом костюме. За ее спиной, напряженно вслушиваясь в каждое слово оратора, сидел, склонив голову и опираясь подбородком на ротанговую трость, слепой старик в сильно поношенной одежде, скорее всего с чужого плеча. Одно из мест в первом ряду занимала совсем молодая женщина, почти девочка, в грязно-голубой нейлоновой куртке с воротником из свалявшегося искусственного меха. На коленях у нее лежал спеленутый младенец. На худом, осунувшемся лице юной матери явственно читались следы усталости и тревоги. Зато ее малыш с пухлым ангельским личиком был, по-видимому, вполне доволен жизнью и с любопытством озирался вокруг широко раскрытыми глазенками.
Чувствуя себя неуютно в проходе, Трэвис поспешил занять ближайшее свободное место. Уселся, поднял голову и увидел его.
Это был человек в черном.
Или брат Сай, поскольку именно ему, как несложно было догадаться, принадлежал весь этот странствующий балаган. Проповедник расхаживал взад-вперед по подиуму, установленному напротив трибун, облаченный в свой неизменный черный похоронный сюртук. Время от времени он останавливался, чтобы обрушить в подтверждение очередного тезиса костлявый кулак на кафедру, в своей последней реинкарнации служившую, судя по ее внешнему виду, поилкой для скота на деревенской ферме. Свою широкополую пасторскую шляпу брат Сай не счел нужным надеть и теперь демонстрировал окружающим абсолютно голый череп столь необычной конфигурации, что любой френолог с радостью отдал бы полжизни за право его исследовать. Пораженный этим невероятным зрелищем, Трэвис не сразу сообразил, что звучащая под задымленным куполом величественная музыка есть не что иное, как мощный, великолепно поставленный, то угрожающий, то медоточивый голос самого оратора, предупреждающего свою случайную паству о приближении готовой разразиться над их головами бури:
— … и вы, друзья мои, безмятежно разъезжающие в своих домах-прицепах, — разносился над сценой могучий бас брата Сая, — и считающие себя в полной безопасности, вы, развалившиеся в удобных креслах, поглощающие пиво из жестянок и приносящие жертвы на алтарь телевидения — единственного бога, которого вы знаете, — трепещите! Ибо всех вас ждет очень большой сюрприз, друзья мои. — Кафедра вздрогнула под обрушившимся на нее ударом кулака проповедника, чьи брови грозно встопорщились, словно две черные мохнатые гусеницы. — И не уберегутся от беды ни те, кто обитает в роскошных апартаментах, ни те, кто влачит существование в жалких лачугах. Она с легкостью найдет каждого и постучится в любую дверь. И я повторяю снова, друзья: надвигается Тьма!
— Аминь, аминь, — послышалось с трибун, а кто-то даже робко выкрикнул: — Аллилуйя!
Брат Сай осклабился, глаза его удовлетворенно сверкнули, как будто он только что услышал не жалкую горстку голосов, а тысячеустый одобрительный рев огромной толпы. Но проповедь на этом еще не закончилась.
— С каждым днем, с каждым часом, с каждой минутой Тьма подступает все ближе к вашим домам и вашим сердцам, — снова загремел под куполом обличающий глас. — Но кто из вас видит ее приближение? Кто чувствует ее тень, омрачающую души черным крылом? — Брат Сай покачал головой, то ли сокрушаясь, то ли презирая за слепоту своих слушателей. — Ни один! Ни один не видит и не чувствует! Вы отвратили взоры и заткнули уши, погрязнув в уютном благополучии материального достатка. — Он раскинул руки и повысил голос. — Я спрашиваю, есть ли среди вас хоть кто-нибудь, осмелившийся заглянуть в сердце Тьмы?
Две дюжины пар глаз уставились на проповедника в сомнении и страхе. Наконец из первого ряда послышался неуверенный девичий голосок:
— Я… мне кажется…
Это была молодая женщина с ребенком.
Брат Сай устремил на нее проникновенный взгляд своих черных, словно бусины, глаз и долго не отводил его, словно оценивая степень ее искренности. Затем тяжело сошел со сцены и направился к ней неуклюжей походкой ожившего пугала. Он подошел вплотную, посмотрел прямо в глаза.
— Да, дитя мое, ты сделала это, — мягко произнес он.
Несколько томительных мгновений брат Сай продолжал неотрывно глядеть в глубины ее зрачков, как будто вел с нею неслышный диалог. Потом вернулся на сцену и принялся лупить кулаком кафедру.
— Неужели вам не стыдно, братья мои? — вопросил он обманчиво вкрадчивым тоном. — Здесь, среди вас, находится юная мать, которая сама совсем еще ребенок. Она познала страх и страдание, она нуждается в жалости и помощи, но она нашла в себе силы сделать то, чего не сделал ни один из вас: поднять глаза и заглянуть в самую сердцевину наступающей Тьмы.
Слушатели смущенно заерзали на деревянных сиденьях.
— Вот теперь я прозреваю истину, — с укором сказал проповедник. — Среди собравшихся здесь в эту ночь есть неверующие, не так ли, друзья? И они сами знают об этом. — Он поднял длинный костлявый палец и обвел им аудиторию. Когда указующий перст на мгновение остановился на Трэвисе, тот почувствовал себя абсолютно голым. Это было ужасно неприятное ощущение, но палец, по счастью, не задержался на нем, а скользнул дальше.
— Похоже, мне недостает силы убеждения, дабы обратить сомневающихся, — скорбно констатировал брат Сай. — Но вам повезло, друзья мои, ибо сегодня здесь присутствует та, что видит Тьму яснее всех других. А с ней другая, та, что понимает в ее природе больше моего. — Он театральным жестом простер руку в сторону изъеденного молью черного бархатного занавеса и согнулся в поклоне, словно пародируя ведущего какого-нибудь популярного телешоу. — Позвольте представить вам сестру Миррим и Малышку Саманту!
Занавес раздвинулся, и на сцену выступила женщина в сопровождении маленькой девочки. Они приблизились к брату Саю, держась за руки, как мать с дочкой, но у Трэвиса при этом возникло удивительное ощущение, будто это не женщина ведет за собой ребенка, а наоборот. Обе они были одеты в одинаковые черные платья из плотной шерсти, странно контрастирующие с матовой серебристо-лунной белизной их кожи. На этом, однако, сходство заканчивалось. Голову женщины венчала копна распущенных огненно-рыжих волос, а взгляд ее изумрудного цвета глаз, казалось, был устремлен куда-то вдаль, в то время как волосы девочки были иссиня-черными, как вороново крыло, а глаза имели отчетливо выраженную фиолетовую окраску. Их не по-детски мудрый и проницательный взор казался неуместным на точеном ангельском личике, напоминающем камеи эпохи Возрождения.
