Игорь Федорцов - Камень, брошенный богом
Тут я решил остановиться и просто посидеть, прикрыв веки на несколько минут. Когда я их открыл, напротив меня уже расположился старик и крошил хлеб в жидкий суп, чтоб сделать баланду гуще. В памяти смутно проклюнулся похожий образ так же вот…чинивший тюрю[22]! Тюря! Я попробовал вспомнить человека называвшего так готовку и само блюдо. Тщетно! Алкоголь ли тому виной или пропитые мозги не знаю. Может я никогда и не знал того деда и мне почудилось… Я налил мадеры и жадно выглушил.
Искрошив хлеб, старик вытер руки о замусоленный, ветхий кафтан, взял ложку, и низко склонившись над тарелкой, принялся есть. Ел не спеша, подминая хлеб в юшку, черпал с горкой, жевал долго, будто дегустировал каждую порцию.
— Где ж ты так пообносился, старче? — полез я с разговором.
Старик не откликнулся, даже не подал вида, что услышал вопрос. Дохлебав суп, отставил тарелку, смел немногие оброненные крошки на ладонь и, слепив из мякиша шарик, отправил в рот. Я внимательно следил за его руками. Натруженными, мозолистыми, сбитыми, в трещинках въевшейся грязи, с дрожащими и неловкими пальцами. Мне захотелось, что бы он выпил вина, не просто выпил, а именно моего угощения, из моей кружки.
— Выпей, отец, — попросил я его, наливая вина. К горлу подступил комок. Общеизвестно, перепившие бывают без причинно слезливы и жалостливы. Но в тот момент я уже не был пьян. Хмель сошел дурной мутью, обнажив болезненные углы забытого прошлого. Как обозвать его? Какой ярлык навесить, что бы самому понять, что я испытывал глядя на незнакомого старика?
Старик отпил самую малость. Тихонько, без жадности и суеты. Со знанием дела. Сейчас, из-за реденькой бородки, он напоминал мне Хаттабыча, да и, пожалуй, почтаря Печкина тоже — еврейским носом.
— Любопытствуешь? — прервал он молчание, подслеповато оглядывая меня.
— Естественно. Не всякий раз окажешься за одним столом с человеком, — я специально втянул воздух носом, — пропахшим кострами большой дороги.
— В Марджаде.
Старик испытующе поглядел мне в глаза. Под его взглядом я почувствовал себя лягушонком под микроскопом практикующего ветеринара. Возможно, я не оправдал надежд собеседника, не побледнел, ни ойкнул, ни осенил себя оберегающим знаком. Все что я смог выудить в своей голове — Марджад город-призрак, находившийся где-то в неизведанных Землях Порока. Согласитесь довольно мало для того что бы впадать в отчаяние.
— Хорошее место, — спокойным голосом вымолвил я.
— Хорошее — не хорошее, — снисходительно проговорил старик, — а ты там не бывал.
— Советуешь съездить посмотреть? — заерепенился я.
Терпеть не могу, когда на меня смотрят, как на маменькина сыночка. Я сам кое-что повидал в жизни. Но свой горб прожитого на других не примеряю.
— Нет, не советую, — категорически заверил дед… и весь как то осунулся, согнулся. Он и до этого не выглядел красным молодцем, а тут и вовсе почернел, что головешка из прогоревшего костра. Мне стало стыдно. Проклятый гонор! Герой х…ев!
Старик полез за пазуху и выудил оттуда тряпицу. Развязал завязанный узелок и, прикрывая ладонью от чужих глаз, пододвинул мне увесистую монету.
— Да ты что, дед, — обиделся я. — Я ж угостил.
Старик подвинул денежку еще поближе.
— На память.
Я взял монету в руки рассмотреть поближе. На одной стороне изображен минарет с мелкой вязью букв, на другой змея в короне, со всем не по-змеиному изогнувшаяся. Возможно от того что ее хвост был прижат рогаткой.
— Примечательная динара, — не весело заметил старик. В его тихом голосе прозвучала усталость, усталость и усталость. Словно человек исчерпал себя. Всего. До самого донца.
Ни чего примечательного в железке я не увидел. Может как нумизмат я, и стою с полгроша, но как перспективный мот и выжига убежден, на плохого серебра денежку много не купишь. Для успокоения, что не проморгал, ни золотоносной середины, ни вкраплений рубинов, вторично повнимательней оглядел монету. Но так ни чего особенного и не приметил. Разве что различил на теле у змеи тигровые полосы, да рогатка оказалась буквой "А".
— И я не сразу уразумел, — утешил он меня, хотя я вовсе и не расстроился.
— Спасибо, — поблагодарил я.
— Ты монетку сильно никому не показывай, — предупредил он. — В оплату, сам видишь, она не годится. А вот ежели кто не следует, увидит, — старик указал на мой меч, намекая на императорскую службу сыска. — Расспросов и неприятностей не оберешься.
Он хлебнул мадеры и, утерев кулачком губы, рассказал свою историю.
Звали его Диего Барко, и был он, средней руки торгашом, коих пруд пруди в пресветлой империи Геттер. Дела его шли не шатко не валко, на хлеб и масло хватало. Однажды, как это случается в жизни всякого алчущего легких денег, ему подвернулся счастливый случай. Ну, или показалось, что подвернулся. Он и еще трое приятелей снарядили сообща караван в Мезр, что на самом краю империи, у границ Земель Порока. Почему туда? Прошел слух о готовящейся крупной компании против варваров и что формироваться экспедиционный корпус будет именно в Мезре. А где войска там и повышенный спрос на оружие. Загрузив повозки воинским металлоломом, Диего сотоварищи двинулись в путь-дорожку и, претерпев обычные мытарства и лишения, добрались, живы и здоровы до цели своего путешествия. Товарец их сразу пошел нарасхват, денежки текли в загашники и дружки благодарили небо за покровительство в столь успешном начинании. Поблагодарить поблагодарили, но видно поторопились. Варвары не дожидаясь пока империя, соберется с войной нанесли превентивный удар. Гарнизон Мезра посопротивлялся, сколько позволяли силы и резервы, и капитулировал на милость победителя. Пустынники зря не злобствовали: кого порубили, над кем надругались, самых дееспособных угнали плен. Десять лет Диего прожил в Марджаде в рабстве, горбом отрабатывая счастье жить.
Слушая старика, я заподозрил его в пересказе "Тысячи и одной ночи". Марджад напоминал Дамаск, где по многолюдным улицам бродит неприкаянный скиталец Синдбад-мореход, в хибаре на курьих ножках, спрятавшись от любопытных соседей, корпит над лампой сиротка Алладин возжелавший заполучить принцессу Будур, после пары рейсов к пещере сорока разбойников пересчитывает попавшее в руки золотишко нувориш Али-Баба, а в гареме велеречивая Шахерезада пудрит мозги охочему до баек шаху.
Очевидно, прочитав на моем лице тень недоверия, старик поспешил закончить свою повесть.
— Досталась она мне случайно. Сына хозяйского, принявшего смерть под Лузаном, привезли в родительский дом совершить обряд прощания. Когда тело в молельню заносили, динар и выпал из шейного мешочка. Ни кто не заметил, я и подобрал. Думал вернуть, выслужиться, а когда слуг пороть стали без разбору, дознавать, не видывал, кто монету старую, повременил. А погодя, динар и рассмотрел.
