Виктория Дьякова - Кельтская волчица
Сколько бы лет не прошло, но стоит и нынче Софье только закрыть глаза и вспомнить о нем, как в ноздри ей ударит такой знакомый запах нагретого солнцем сена, она увидит огромное колесо отцовской мельницы, сгоревшей в день ее смерти и полыхавшей устрашающим пламенем на всю округу. Сразу вспомнится запах пыльного, золотистого зерна. Небо над Андожским домом всегда казалось белым от множества голубей, летавших над ним, вспархивающих и садящихся на ставни и крыши. Их тоже разводил неугомонный затейник Иван Степанович. Голуби летали, проносились над головами — они были такими доверчивыми, что клевали зерно прямо с ладоней. Надутые и гордые птицы расхаживали с важным видом по двору — они создавали особую атмосферу уюта.
В день свадьбы Антона с Евдокией, которую сыграли по настоянию невесты у нее в Ухтоме, голуби улетели, и это стало первой обидой Софьи на молодую княжну, которой, может быть та и не заслужила. Но почему — то они улетели, почему? Как ни странно, только с десяток их вернулось позднее в Андожский дом, когда Софья уже не могла двигаться и лежала прикованной к постели. Наверное, они вернулись, чтобы утешить девушку. Да, так было. Голуби садились на окне, и она смотрела на них, вытирая слезы с глаз и слушая их милое воркование, тогда как другие во главе с Евдокией скакали на охоту или уезжали в гости, а она уже больше никогда в жизни не могла присоединиться к ним.
Вторая обида случилась, когда в доме начали готовить спальню для молодоженов. С лихорадочно блестящими глазами Софья спорила с матерью — зачем лести все самые лучшие, самые новые портьеры и гобелены. Неужели мы так стесняемся своей жизни, и хотим показать Евдокии, что наш дом вовсе не так убог, как ей кажется. Неужто она находит Андожу убогой для себя?
Несмотря на все возражения, слуги мели полы, вытирали пыль, старый дом ходил ходуном, и постепенно, как-то совсем незаметно, Софья стала ощущать в нем чуждость. Вот если бы все делалось для Антона, для ее обожаемого брата, для его счастья — сестра бы не высказала ни малейшего неудовольствия, она сама бы принялась за уборку, но здесь все делалось именно для Евдокии. «Когда ты будешь выходить замуж, тогда поймешь», — едва ли не впервые в жизни отрезала Софье матушка.
А слуги на поварне шептались под звон посуды: «Антошка-то наш первый наследник князю Ивану Степановичу, ему вся Андожская земелька по смерти отца достанется. Вот потому-то она выходит за него замуж, волчица. «Тогда, еще в своем детстве, Софья впервые услышала как Евдокию назвали волчицей. Услышанное очень рассердило Софью и очень ее озадачило. Она ведь рассчитывала принять в дом почти сестру, а выходила, что принимает соперницу.
Рассказы о свадьбе мало занимали княжну. Мария Филипповна, вернувшись из Ухтомы, без умолку описывала наряды приглашенных дам, восхищалась красотой невесты и ее убранством. К тому же сам Ухтомский дом показался ей намного богаче ее собственного.
— Наш дом — это собачья будка по сравнению с их усадьбой, — говорила она за вечерним чаем, — Помести Андожу в один из уголков их парка, там ее никто и не заметит. Когда мы сидели за ужином, при каждом стояло по два лакея в золоченых ливреях, а на галерее все время играли музыканты. Гостей собралось сотни две, если не больше. Нам отвели такую просторную комнату, что мне показалось сперва, что это танцевальный зал. Простыни меняли каждый день и опрыскивали их духами, — продолжала Мария Филипповна, поглядывая с упреком на мужа. Иван Степанович сидел молча с опущенной виновато головой. Он словно извинялся перед супругой за то, что не смог устроить ее жизнь такой же роскошной, как в Ухтоме. Софья с сочувствием смотрела на отца. Ей стало нестерпимо больно за него. Она легко могла представить себе папеньку, застенчивого, скромного в одеянии посреди великолепно одетых придворных кавалеров. Как он пытается вступить в разговор, но у него тут же пропадает голос, словно ему не хватает воздуха. Его зеленый парадный костюм немного ему тесноват и чувствует он себя в нем неловко. А отец Евдокии, одетый по словам матушки, что заморский сеньор, в бархатный голубой кафтан с серебряным позументом, похлопывает снисходительно новоявленного родственника по плечу и старается не выдать откровенно своей насмешки. Конечно, они очень смешно смотрелись вместе. А Антон? Разве не смешно смотрелся он, выросшей в простоте и незайтеливости андожского быта под венцом с расфуфыренной Евдокией, у которой только шлейф на платье, как посмеивались андожские дворовые сопровождавшие господ на праздник, тянулся версты на три.
— А знаешь, — отвлекла ее матушка от грустных размышлений, — у Евдокии оказывается есть еще брат. Только он постоянно пропадает в Москве, а теперь вот приехал на свадьбу к сестрице. У них у всех такие рыжие волосы, каких сроду в нашем Белозерском роду не сыщешь. Его зовут Василием. Очень красив собой. Но высокомерен, знает себе цену. Смотрел на нас на всех с такой ехидцей, с таким презрением! А когда наступил перед ужином мне на платье, то даже не извинился. «Вы сами виноваты, мадам, — высказал мне без всякого политеса, — что оно у Вас тащится по полу». А где ж ему еще тащиться? Ох, озорник, озорник! — видимо, вовсе и не осерчав на молодого Ухтомского князя, Мария Филипповна даже кокетливо вздернула плечиком, вспомнив теперь о нем.
На следующий день Антон и Евдокия приехали в Андожу.
Новоявленная Андожская княжна вошла в большую гостиную дома, опередив хозяев с уверенной улыбкой на губах. Остальные же члены семьи, как завороженные, вошли следом.
Всем слугам, которые попались ей на пути, Евдокия сунула по конфетке, и Софья подумала тогда, что сейчас она сунет такую конфетку и им, своим родственникам, чтобы приручить, как приручают собак.
Однако Евдокия была столь красива, что при всем неприятии, взгляд сам приковывался к ее лицу. Софья вспомнила, как навещая своих родственников на Белом озере, она однажды оказалась в оранжерее, и там увидела дивный цветок, совсем одинокий, цвета тусклой слоновой кости и с малиновыми прожилками на лепестках, называвшийся орхидеей. Он заполнял все помещение своим ароматом — медоносным и душистым до тошноты. Но это был самый очаровательный цветок, который Софья когда либо видела до того. Она протянула руку, чтобы погладить это нежное, бархатистое существо, но двоюродный брат отца, князь Белозерский тут же схватил ее за плечо: «Не прикасайся к ней, деточка, — сказал он, — у нее ядовитый стебель». Софья в ужасе отступила от цветка. В самом деле, он тут же ощетинился множеством волосков на стебле, липких и острых, словно тысяча шпаг.
Вот что напомнила тогда Софье встреча с Евдокией. И как оказалось позднее — неспроста. С тех пор началась война. Евдокия была уверена в себе и горда. Она чувствовала свою власть над семьей мужа. Софья же, пока еще была ребенком, надувшись, поглядывала на нее из за дверей и ширм, но вскоре тоже стала показывать характер.
