Мэгги Лерман - Цена всех вещей
— Я думала о том, как страдали бы мои родители, — начала Диана, — и мои маленькие кузены, и Ари. Ей и так сильно досталось. Сначала тот пожар, потом Уин. Но, знаешь… — Она внезапно остановилась, внимательно посмотрела на меня и, точно вспомнив, кто перед ней, закончила уже медленнее. — Мне было не грустно думать об этом. Скорее, мне даже хотелось на это посмотреть, потому что тогда я узнала бы, что люди на самом деле думают обо мне. Если я им не безразлична.
Эти слова должны были меня разозлить. Потому что Уин не хотел умирать, однако всем нам пришлось пройти сквозь эти муки, и это не было частью чьей-то эгоистичной фантазии. Но я не был зол. И больше не паниковал.
— Довольно путано, — сказал я и улыбнулся. Диана впитала эту улыбку, словно гребаный цветочек солнечный свет. Даже ее синяк, казалось, стал меньше.
Это было приятное чувство. Я думал о вчерашней ночи, о том, как не хотел ее целовать, и теперь это казалось глупо. Почему нет? Глядя на нее в залитом утренним светом дворике кафе, я вдруг понял, что счастье, которое она излучает, делает счастливым и меня. Какой вред мог быть в том, чтобы сделать ее еще счастливее? Мы оба старались чего-то избегать, но что, если это были совершенно разные вещи?
Мы вышли из кафе, где продавали крендели, и направились вдоль по улице к пляжу. Повсюду сновали туристы: стоял разгар сезона и главный праздник года на Кейп-Коде. Мы проходили мимо нашей бакалейной лавки, и я отвернулся от окон. Вряд ли кто-нибудь мог заметить меня из-за кучи выставленного на витрине хлама, но я не горел желанием оказаться лицом к лицу с мамой или братьями.
— Ари боится заходить сюда, — сказала Диана, кивнув в сторону магазина.
— Это всего лишь бакалейная лавка.
— Да, но она ее ненавидит. Говорит, эти стены давят на нее.
— Возможно, она имеет в виду меня.
Она кокетливо пихнула меня локтем. Я никогда не думал, что скучная Диана Норс, которая смеялась над шутками Ари и носила рубашки-поло, застегнутые до самой шеи, сможет перешучиваться со мной.
— Я же говорю, — сказала она, — если другие могут с ней общаться, то и ты можешь.
— Возможно, — ответил я и улыбнулся.
Выражение ее лица было настолько замечательным — удивленным и просящим одновременно, — что я рассмеялся, и на ее лице вокруг синяка разлилась багровая краснота.
— Я смеюсь не над тобой, — сказал я. — Я смеюсь, потому что…
Но почему я смеюсь, я не знал. Потому что жив? Что в этом смешного?
А может, на удивление, меня рассмешило то, что я вдруг вспомнил, как ранил людей, заставлял их сиять или что-то подобное? Дома я порой чувствовал себя чем-то вроде сломанного телевизора — на меня смотрели и тут же отворачивались, потому что картинка на экране никогда не менялась. Те же ошибки, те же разочарования. Ничего значительного.
Но только не с Дианой. Все, чем мы занимались, было настолько новым, настолько важным! Она не ждала от меня какой-то конкретной реакции. И больше всего меня поражало то, что она всегда реагировала на мои действия.
Рядом с ней я мог совершить в этом мире нечто значительное.
19
Уин
Эхо заявила, что для большей уверенности ей нужно попрактиковаться в заклинании пару раз, однако, когда все было готово, она ничего не сказала. Я сказал, что попытаюсь найти деньги, и сразу же начал работать в этом направлении, но депрессия забавная штука: составлять план и следовать ему в депрессии бывает чертовски трудно.
У меня денег не было. Моей сестренке Каре было одиннадцать — и у нее тоже не было денег. У Ари было достаточно денег, которые ей выплатили после смерти родителей по страховке, чтобы начать новую жизнь в Нью-Йорке. И это создавало между нами невидимую, но все же огромную пропасть. Она могла бы одолжить мне денег, но я не мог ее об этом попросить. С одной стороны, деньги достались ей со страховки жизни родителей. К тому же они были нужны ей и ее тетке. Я не имел права отсрочивать ее поездку в Нью-Йорк. Милый Уин, надежный бойфренд и просто хороший парень, не мог так поступить. Попросить денег означало бы перестать быть хорошим парнем. Плюс, если бы она узнала о том, что я делаю, то могла бы начать винить во всем себя. От такого выражения ее лица я бы чувствовал себя еще хуже.
Я любил ее. Но это было все равно что любить человека сквозь шесть футов пуленепробиваемого стекла. Она была какой-то далекой, неясной.
Оставался Маркос. Лично у Маркоса денег не было, к тому же у его матери были вечные задолженности перед поставщиками, ей приходилось оплачивать накладные, и все же у них был магазин — люди приходили туда каждый день и оставляли деньги. И все же я не знал, как попросить об этом.
Осознание того, что заклинание вот-вот начнет действовать, позволяло мне немного умерить аппетиты, и я даже мог сыграть несколько партий в бейсбол, не ссылаясь на фальшивую боль в колене, чтобы отсидеться в укрытии.
Может показаться странным, что я рассчитывал на заклинание, не делая при этом никаких попыток достать денег на его оплату. Я вовсе не собирался обманывать Эхо, ничего подобного. Я хотел выплатить долг. Просто… Просто мне хотелось почувствовать себя лучше. Я хотел выбраться из этой дыры.
Хотя на дыру это походило не слишком. Скорее, на колодец-темницу, темный и тесный. Со следами ногтей на стенах, оставленных другими заключенными в попытке выбраться отсюда. Я поднимал голову и замечал лучик света, но стоило моргнуть, и тьма обступала меня снова. Я задумался о том, что мама опять не найдет для меня свободного времени, а Кара наверняка рассердится. О том, что Маркос станет относиться ко мне, как к должнику, а я даже не смогу винить их за это. Потому что я заслужил это отношение. Заслужил, чтобы ко мне относились, как к дерьму. Потому что я никогда не делал ничего, чтобы улучшить этот мир. Меня ну никак нельзя было назвать твердым, морально устойчивым гражданином, и тот факт, что я не мог наслаждаться жизнью, как любой нормальный человек, возможно, означал, что я просто эволюционная ошибка, которую необходимо уничтожить.
Мир принадлежал счастливым, беззаботным душам. А я не был жадным. Я просто хотел освободить дорогу.
Одна из причин, которая сблизила нас с Ари, заключалась в том, что она не была беззаботной душой. В тот момент я еще не погрузился в колодец по-настоящему. Мне кое-как удавалось пережить день, даже самый темный. Мы учились вместе в школе целую вечность, но по ощущениям я впервые по-настоящему заметил ее на тригонометрии в первом семестре десятого класса.
Она сидела неестественно-прямо, откинутые назад волосы также казались абсолютно прямыми. Кому-нибудь другому ее поза могла показаться проявлением высокомерия, но я учился с ней уже очень давно и знал ее историю. Трагедия с родителями, погибшими при пожаре, тот факт, что она жила с татуированной с головы до ног теткой, работающей в кофейном магазине, и еще то, что она очень хорошо танцует.
