Дмитрий Колодан - Новые мифы мегаполиса
Маленький топчан храбро подставил им жесткую плоскость, и они рухнули туда, как горящий самолет на тайный аэродром.
Одежда облетела с них как шелуха — и вот они обнимают друг друга нагие, и дыхание прерывается стоном, и тела ищут способ слиться воедино, словно две реки — в одну.
И — находят.
Сью, тоненькая и гибкая. Андрей, сильный и жесткий. Сью, порывистая и ласковая. Андрей, терпеливый и непреклонный.
Без слов, только движения, танец тел, слияние душ.
Снова поцелуй — как рождение, как агония, как вся длинная короткая жизнь, уместившаяся между тем и этим.
Вокруг могла взрываться Вселенная, распадаться на атомы — они бы не ощутили, не заметили.
…Они взорвались сами.
Андрей закричал, и ослеп от эха своего крика, и оглох от вспышек в глазах, а Сью что-то беззвучно шептала на выдохе и всхлипывала на вздохе, и слабые эти звуки были слышней его крика. Андрей чувствовал себя ракетой фейерверка, бабахнувшей в черном небе и неудержимо рассыпающей цветные огни. Он хотел удержать, продлить, сделать вечностью этот миг — и был не властен. Вспышка! Еще! Последняя…
— Оооу, — тихо сказала Сью, как-то удивительно не по-русски.
— Милая… — прошептал Андрей… или ему показалось, что прошептал, потому что он уже плыл, ускользал, покачивался лепестком-лодочкой на невидимых волнах.
Последнее, что он почувствовал, было жёстко-колючее, странно знакомое слово, сказанное будто у самого уха чужим мужским голосом. Слово и порядковый номер.
Джер-второйДжер просыпался долго. Долго-долго-долго. Минуты три, наверное. Или вечность. Впрочем, какая разница?
Сначала пришли звуки. Чье-то тихое, едва слышное дыхание совсем близко. Звуки капающей воды неподалеку. Вода капала с высоты на металлическую поверхность — то часто-часто, то совсем редко. Дыхание человека рядом с Джером было равномерным.
Затем Джер ощутил тело. Свое тело.
Тело было счастливо жить. Оно словно мурлыкало изнутри, довольное. Сытое? Нет, по-другому довольное. Телу было томно и хотелось размяться — но только не вставать, нет пока.
Джер потянулся, с наслаждением и неким любопытством. Наслаждение шло от тела, любопытство — от разума. Чувства сказали, что он лежит на шершавом, умеренно мягком. Прогибаясь, Джер закинул руки за голову, уперся в стенку, съехал спиной по шершавому — и ощутил пустоту, сначала под пятками, а потом и под коленками. Несущая плоскость была короткой, ему не по росту. Ноги согнулись, Джер почувствовал ступнями холодный пол, напряг пресс — и вот уже оказалось, что он сидит, и глаза как-то незаметно сами собой открылись и смотрят вокруг.
Мир встретил его сумерками.
Крошечная, как шкатулка, комната была наполнена особым сумеречным светом, словно инопланетной водой. Это был час призраков и духов, струящихся вокруг и вне, невидимых, но странным образом бросающих блики на стены, кресло, стеллаж, топчан… Открытая дверь казалась порталом в иной мир, белая краска слабо флюоресцировала, ловя нездешний отсвет.
Джер затаил дыхание, чтобы не спугнуть себя.
Еще чуть-чуть, и он будет знать, как рисовать это ощущение. Свет ниоткуда, тени невидимок… прозрачная густота воздуха… Сияние — белое, но лиловое… Слова не имели смысла, смысл был в его глазах, на дне колодцев его зрачков. Джер видел смысл, его не получалось назвать вслух, но можно было попытаться… попробовать…
Джер вскочил. Здесь! Должно быть! Что-то, на чем… Неважно что!
Ведомый инстинктом, как охотничий пес, он отодвинул кресло — и там, в потемках под стеллажом, почти на ощупь нашел стопку листов а-третьего формата… бумага была темно-кремовая, плотная, шероховатая… ооо, богатство! У Джера защекотало на языке, Такая была бумага… И уже веря в свое счастье, он безошибочно сунул руку еще глубже, в неизвестность и пыль, и — ликующий — вынул коробку с пастельными мелками! Экстаз!!!
Теперь он не торопился. То, что пришло, никуда не уйдет. Понимание вечно. Он закрывал глаза — и видел, он открывал их — и продолжал видеть.
Бережно и не спеша Джер положил мелки на полку, бумагу — на кресло. Поднялся с колен.
Сумерки тем временем стали гуще, зачернилились.
Надо было включить свет, но он медлил, прислушиваясь к себе.
И вдруг — внезапно, в единый миг — еще одно зрение открылось у Джера. Как приходит к бегущему второе дыхание, так у Джера словно второй раз открылись уже открытые глаза. Или — как ныряльщик без маски размыкает веки, и ему является непривычный мир.
Кто-то лежал на топчане. Вот что увидел Джер.
Прежде не было важным — сейчас вдруг прорезалось.
Комната стала другой. Обрела новый центр.
Человек был посредине ее.
Джер — сбоку, наблюдал, вынесен за скобки.
Человек пошевелился. Откинул покрывало. Сел.
Девушка.
Светилось в полумраке нежно-фарфоровое тело.
— Ты… — прошептал Джер.
Он был уже рядом, хотя не помнил, чтоб двигался. Впрочем, это очень маленькая комната. Два шага — и он совсем близко.
Девушка подняла взгляд, посмотрела на него.
Посмотрела…
В него.
— Ты! — сказала она утверждающе. Она была Джер.
Она узнала его. Он узнал ее. Джер узнали себя. — Я, — сказали Джер.
Вселенная вздохнула и отвернулась, ненужная.
Джер был наг, и Джер была нага, и нагота их не имела значения, но несла смысл. Они вошли друг в друга как в теплую реку, и волны любви подхватили их и повлекли, раскачивая, вниз, вниз, вниз по течению и вынесли в океан, и шумный прибой швырнул их на берег и накатился еще, и еще, и схлынул…
Шершавый топчан был знакомым, родным, уютным. Джер потянулся, уперся ладонями в стенку… это уже было с ним, сегодня, недавно, давно, в предыдущей жизни, мгновение назад. Пол холодил ступни.
На сей раз Джер точно знал, где мелки и бумага.
Слова окончательно стали лишними. Даже слово «я», даже слово «ты» — неуклюжие, громоздкие как динозавры, безнадежно вымершие за ненадобностью.
Джер шагнул сквозь портал двери в прихожую. Она-Джер скользнула мимо него, зажгла свет в кухне, смахнула со стола крошки. Джер опустил на стол стопку бумаги, потянул к себе верхний темно-кремовый шероховатый лист.
Мимолетно отметил, что она-Джер взяла красный мелок, это хорошо, потому что ему нужен лиловый…
Понимание в нем окрепло и обрело статус сообщения.
«Я хочу сказать», — подумал Джер — и провел первую линию.
Штрихи ложились с безошибочной неровностью.
Он был бог рисуемого мира. Он был всё. Он не мог ошибиться.
Джер сотворил сиреневые сумерки, заключенные в сложный объем комнаты — замкнутый и распахнутый одновременно. Плоскость топчана перечеркивала комнату, являя свой истинный смысл в мире вещей — служить опорой. Два силуэта, мужской и женский, держась за руки, повисли над плоскостью, под углом к ней. Ну разумеется, они могли летать. Они всплывали к потолку в воздухе, напитанном цветом…
