Андрэ Нортон - Бархатные тени
В мире, где жила Огаста Дивз, репутация была первейшей заботой. Лично ей хватило бы и намека, что я, возможно, имела свидание или тайную встречу со своим нанимателем, чтобы предать меня аутодафе. Благоразумие должно победить, и не только ради меня, но и ради Викторины.
– Приятная мысль, сэр, и любезная тоже… – Я гадала, звучит ли для него мой голос так же фальшиво, как для меня самой. – Но вы должны понять, что я не могу отдать должного вашей щедрости и доброте. Как я могу играть роль компаньонки вашей сестры, если сама стану подавать повод к сплетням? И, будьте уверены… – возможно напряжение и злость сделали мою речь лихорадочной, злость не на него (джентльмены не способны видеть ловушки, которые в современном обществе осторожно обходит одинокая женщина), а на само общество, запрещавшее подобное обращение, – что эта ситуация непременно вызовет сплетни. Мужчины, мистер Соваж, свободны делать многое, им прощаются прихоти и капризы, им дозволено радовать себя небольшими нарушениями приличий. Женщинам – нет.
– Не думал я, что дочь капитана Пенфолда будет столь жеманной. – Его лицо окаменело, превратилось в маску.
– Именно то, что я – дочь капитана Пенфолда, обязывает меня придерживаться собственных правил поведения, так же, как он выполнял свой долг. У женщин есть своя дисциплина, пусть даже пустячная, которой они должны подчиняться. Вы не можете говорить «Этого делать нельзя» другим, если сами не готовы этому подчиниться. С тех пор, как вы пожелали, чтобы я сопровождала вашу сестру в обществе, я должна прилагать еще больше усердия для соблюдения приличий. Я слишком молода для роли, которую вы мне поручили, и потому обязана быть вдвойне осторожной. Я не могу сделать ничего, пусть даже, невинного и приятного само по себе, что могло бы вызвать сплетни. Вы поставили передо мной определенную цель, и я не смогла бы исполнять свой долг, если бы пренебрегла им ради собственного удовольствия.
Он прислонился к дереву и смерил меня взглядом, который я не смогла бы объяснить. Словно бы я – так я чувствовала – была страшным зверем, которого он обязан классифицировать. Затем он пожал плечами.
– Отлично, мисс Пенфолд. Суровый долг – прежде всего. И я больше не буду просить вас делать что-нибудь… такое, что поставит под удар ваше положение в обществе.
Он поклонился, резко повернулся и двинулся к беседке. Та же самая холодная формальность, что и при нашей первой встрече. Но это правильно. Я должна была испытать удовлетворение, но вместо этого меня томило чувство заброшенности, которого я не понимала… или не хотела себе слишком четко объяснить.
Я пошла обратно по тропинке, уверенная, что была права, однако сознание выполненного долга не согревало меня. Напротив, я чувствовала безнадежное одиночество, и к тому времени, как я достигла дома, уже боролась со слезами. Поэтому я заторопилась к себе в комнаты. Конечно, я должна была показаться ему жеманницей. Но что мужчины понимают в сплетнях, откуда им знать, как ужасны те могут быть? Я знала, что я поступила правильно, но я была отчаянно несчастна. Гораздо больше, чем заслуживал этот случай, старалась я внушить себе.
К счастью, Фентон ушла и я смогла поплакать вволю. Хотя я не из тех, кто часто точит слезу. В моем положении слезы – роскошь, которую не следует позволять себе ни слишком часто, ни слишком долго. Что, если Викторина явится без предупреждения и поинтересуется, почему я плачу?
Я уже полностью овладела собой, когда в дверь постучали, и к моему удивлению, появились Фентон и лакей с подносом, который он поставил на маленький столик, поспешно прибранный горничной. На серебряном подносе стояла чашка, не хрустальная, а действительно вырезанная изо льда, и по ее ободу шла широкая гирлянда розовых бутонов цвета слоновой кости. Внутри была земляника, усыпанная тонко наструганным льдом, сохранявшим ее холодной. Рядом – компотница от Беллика, белая и хрупкая как роза, в форме раковины, поддерживаемой морскими коньками. Она содержала горку сахарной пудры. Еще там был бокал темно-зеленого с белым стекла. В него лакей налил немного шампанского.
– Фентон, что это? – Я надеялась, что не выгляжу заплаканной.
Широкое лицо Фентон расплылось в улыбке.
– Хозяин, мисс, случайно встретил меня и спросил, как вам понравился завтрак. Я осмелилась ответить, что вы, насколько я знаю, еще не завтракали. И он приказал подать вам то, что подавали прошлым летом дамам в Саратоге. Вы ведь с Востока, он и подумал, что вам, может, понравится… Знаете, мисс, землянику можно макать и в сахар и в шампанское.
Это что, издевательство? Но я чувствовала какой-то странный жар. Или это предложение заключить мир, благородный жест? Я предпочитала верить, что это означает установление меж нами новых добрых отношений.
– Какая необычная мысль! И как мило со стороны мистера Соважа. Благодарю вас, Харлетт.
Я окунула землянику в сахар и раздавила во рту кисло-сладкую ягоду. Я даже попробовала окрестить одну земляничинку в шампанском.
Но днем мое счастливое настроение вновь упало. Я напомнила Викторине, что мы должны отдать Биллам визит. В течение прошлых двух дней она измышляла против этого один предлог за другим, в основном – что она недостаточно хорошо себя чувствует. Но она не могла вечно пренебрегать своими светскими обязанностями, поэтому, надув губы, покорилась.
– Эти дурацкие визитки… – раскрыв зонтик, она неприязненно взглянула на шкатулку у себя на коленях. – Какая бессмыслица! Одна от меня, другая от Алена, хотя он вовсе не с нами. Почему?
– Потому, – отвечала я терпеливо, хотя прекрасно сознавала, что она может вспылить, – что он хозяин дома и это сейчас его резиденция.
– Резиденция! Какая чушь! Тамарис, вы всегда все знаете, что надеть, что делать? Для меня это все – скучная игра, которая никогда не кончается. А если бы какая-нибудь женщина когда-нибудь разбила все эти мелочные правила, говорила бы, что ей нравится, делала бы, что хочет… что бы тогда случилось?
Я вспомнила, что утром испытала мучительный соблазн поступить так.
– Так бывало. – Возможно, мой голос прозвучал резко из-за этого воспоминания. Я добавила предостерегающе: – Но затем обстоятельства оказывались не слишком приятны для той, что отказалась играть по правилам.
– И что случалось? Ей всего лишь не нужно было больше делать визиты с карточками?
– Ее больше не приглашали в общество, причем, отнюдь не глупое и не скучное. У юных джентльменов есть матери и сестры, которые придерживаются правил и удерживают их.
– Мачехи, – уточнила она, хихикнув. – У этого медведя, ну, Генри Билла… и я не считаю его таким уж юным. Он слишком большой, слишком толстый. – Взмахнув свободной рукой, она отобразила несовершенство Генри Билла. – Во всяком случае, он не в моем вкусе.
