Игорь Волознев - Крокки из Рода Барса или Мир Оборотней
Поскольку солнце заходило, вокруг арены были зажжены десятки факелов. В четырех медных чашах у бортов горели большие костры, отбрасывая зловещий багровый свет на толпу возбужденных зрителей, балкон, где сидели королева и ее приближенные, и громадного змея, неторопливо ползающего по каменному дну арены.
Сеапсун передвигался не извиваясь, как змеи, а полз, подобно пиявке — рывками подавая вперед свое толстое грязно-зеленое тело. Красным огнем горели его бессмысленные, не выражавшие ничего, кроме тупой злобы, глаза; зубастая пасть, из которой выбивались языки пламени, была постоянно раскрыта. Он был настолько тяжел, что не мог приподнять над полом свою уродливую голову, да ему это и не требовалось: пленники, которых сбрасывали к нему на арену, после недолгих метаний неминуемо оказывались в его пасти.
Голых, кричащих, корчащихся от ужаса граэррцев сталкивали на арену сотнями. Чтобы они не могли слишком долго ускользать от неповоротливой твари, им наносили жестокие раны, чаще всего на ногах, распарывая мышцы и сухожилия. Очень скоро пол арены оказался весь залит кровью. Пленных было так много, что на арене возникла давка. Чудовище заглатывало своих жертв, не прилагая к их поимке никаких усилий.
Сгустились сумерки, вокруг арены было зажжено еще несколько десятков факелов, а пленных все сбрасывали и сбрасывали. Сеапсун обладал удивительным свойством поедать людей, не насыщаясь, причем масса пожранных могла во много раз превосходить массу его собственного тела. Проглоченные мгновенно сгорали в его огненном чреве, превращаясь в золу. Поверье утверждало, будто пожранные Сеапсуном становились в потустороннем мире рабами умерших людей из Рода Змеи! Чем больше пленных поглотит ненасытный монстр, тем больше слуг будет у каждого убитого зеленолицего воина, а у покойных дворян из Рода Змеи на том свете их будет по нескольку десятков.
Поэтому пленников не жалели. Большие толпы обнаженных и окровавленных мужчин, женщин, юношей и девушек под конвоем зеленолицых копьеносцев сгонялись к арене, вынуждая их переваливаться через ее борта и падать на дно, где их ожидала смерть. У Крокки, который смотрел на эту сатанинскую бойню, в глазах стояли слезы, и руки тряслись так, что звенели кандалы.
Граэррцев сбрасывали на арену такими большими толпами, что змей даже не успевал их глотать: многих он, передвигаясь, давил своей массивной тушей. Вскоре арена представляла собой круглое озеро крови, в котором плавали изувеченные, раздавленные останки несчастных, и в этом озере волочил свое скользкое туловище ненасытный Бог, порождение гиблых пещер змеиной пустыни, тупая, злобная тварь, бессмысленная даже в своем необузданном людоедстве.
Крики жертв мешались с воплями зеленолицых зрителей, опьяневших от вида крови и ужасающей мерзости, творившейся на арене. Их ноздри раздувались, они проталкивались поближе к бортам и с жадностью вдыхали запах обожженных тел, крови и смерти. Глаза их блестели, в злобном смехе скалились рты, они злорадно подбадривали тех граэррцев, у которых хватало сил уворачиваться от пасти Сеапсуна, и когда те все же гибли, то визжали и улюлюкали от восторга.
Сеапсун своим мрачным, бессмысленным, бесконечным и абсолютным зверством как нельзя лучше олицетворял двух этого дьявольского Рода, нагрянувшего в Граэрру из далекой южной страны. Бесчеловечность кровавого обряда, видимо, не доходила до сознания этих полудиких детей пустыни, приведенных сюда своей зловещей королевой. Ужас и оцепенение сковали сознание Крокки. Если бы он внутренним усилием воли не заставил себя отключиться от происходящего, то, наверное, лишился рассудка…
Очнулся он от грубых толчков своих конвоиров. Он глянул вниз. Сеапсун расправился со всеми сброшенными ему пленниками и буквально плавал в кровавом месиве, по-прежнему выпуская пламя и зловонный дым из разинутой пасти.
Крокки грубо швырнули к наковальне. Рослый Змей кузнец освободил его от кандалов, и Крокки понял, что настал и его черед. Сидевшая по ту сторону арены Швазгаа не сводила с него глаз. Ее стройное тело облегало расшитое золотом платье, тяжелыми складками ниспадавшее до вола, над копной черных волос сверкала и переливалась бриллиантовая корона Геррига. Она нетерпеливо махнула рукой, приказывая палачам поторопиться.
Когда с Крокки сняли последний обруч кандалов, к нему с окровавленным ножом подошел жрец. Граэррца обхватило четверо дюжих воинов, и жрец с садистской улыбкой, скривившей его морщинистое лицо, сделал на ногах Крокки длинные продольные разрезы — не очень глубокие, но такие, чтобы пленник не слишком долго мельтешил по арене, заставляя змея гоняться за собой. Крокки изогнулся всем телом, крик невыносимой боли сорвался с его губ. Жрец удовлетворенно засмеялся и кивнул державшим Крокки воинам.
Корчащегося от боли короля протащили сквозь толпу зеленолицых и, взяв за ноги и за руки, бросили через борт прямо в кровавое месиво.
Крокки локтями ударился о камень пола и некоторое время лежал, не в состоянии пошевелиться. Сеапсун, который в это время находился у противоположного края арены, неторопясь развернул свое грузное туловище и, пыхтя, заскользил навстречу новой жертве.
Застонав, Крокки напряг силы и встал. Его голое тело все было залито кровью, его собственная кровь смешалась с кровью тысяч несчастных жертв Сеапсуна; стоя в кровавой луже, он хрипло дышал, морщился и стонал от мучительной боли во всем теле, особенно в ногах. Кровь стекала с его спутавшихся волос, сочилась по груди, капала с пальцев бессильно опущенных рук.
Уже один его вид вызвал в зрителях рев кровожадного азарта. Всем хотелось, чтобы он немного побегал по арене, уворачиваясь от медлительного Сеапсуна, и когда Крокки, перемогая себя, сделал несколько нетвердых шагов, из публики донеслись подбадривающие крики. Змей повернул голову и, не снижая, но и не увеличивая скорости, двинулся за ним. Крокки зашагал вдоль края арены. Очень скоро он понял, почему змеиные жрецы наносили раны пленникам, предназначенным в жертву Сеапсуну: тварь, очевидно, не могла двигаться быстрее, и любой человек, а тем более он, стремительный и ловкий Барс, легко ушел бы от нее, увернулся бы из под самого се носа, и это преследование по арене длилось бы много часов; теперь же Крокки чувствовал, что погоня будет недолгой. Силы его убывали с каждым сделанным шагом, с каждой каплей крови, вытекшей из его ран. Он брел, хлюпая босыми ногами по кровавой жиже, а змей, неумолимо двигавшийся следом, обдавал его сзади горячим дыханием.
Ужас сдавил грудь Крокки, ледяными клыками впился в его душу. Свет померк в глазах молодого короля. Его всего трясло, рука его судорожно хваталась за край арены, а в ноги словно вонзались сотни раскаленных ножей, их словно жгли огнем, драли из них суставы. Каждый шаг давался Крокки с такой болью, что хотелось закричать, упасть и забиться, кинуть свое истерзанное тело прямо в паств ненасытному чудовищу и покончить с этой нечеловеческой пыткой ужасом и болью. Но он заставлял себя идти.
