Ирина Сидоренко - нУндарун
Нет, слишком далеко, нужно вернуться назад на половину страницы…
Но что это?..
Глаза её уткнулись в последнюю строку.
На шероховатой странице стояло всего одно слово.
Любовь.
Летия ошеломлённо распахнула глаза.
Слабость горячей волной разлилась по её телу.
Чёрт, передержала! Она совсем забыла о времени!
Ноги её подкосились, в глазах потемнело, и девушка как подкошенная рухнула на пол. Книга жизни упала, исчезая в пыльной дымке.
Он едва успел подхватить её. Лёгкая, как пёрышко, — будто из неё вытянули все соки, всю жизненную силу. Мертвенно-бледная, в белом платье, она казалась призраком.
Он ничего не понимал. Что произошло?! Всего секунду назад с ней было всё в порядке, а сейчас она…
Юноша провёл рукой по её лбу, прикоснулся к левому запястью.
Она совершенно обессилена!
Как это могло произойти?
Он приложил один указательный палец к её виску, а второй прижал к своему.
Ей не помешает совсем немного силы…
Летия приоткрыла глаза. Мизраэль сидел рядом, перекачивал в неё свою силу.
Она резко отодвинулась, отдёргивая его руку.
Он обеспокоенно взглянул на неё — и у девушки потеплело на душе.
Его взгляд казался таким встревоженным…
— Летия, что с Вами? — тихо спросил он, заглядывая ей в глаза. — Как Вы себя чувствуете?
— Всё в порядке… — прошептала она в ответ. — Я устала… Мне нужно немного отдохнуть… вот и всё…
Он кивнул.
Встал и направился к выходу.
Остановился. Обернулся.
Хочет что-то сказать?
Нет, передумал.
Подошёл к ней, наклонился так низко, что она смутилась. Улыбнулся одними уголками губ и чёрными острыми глазами- так, как улыбался только он.
И снова пошёл к двери.
* * *Летия, откинувшись на подушки, смотрела в белый потолок.
Уходя, он бросил на неё один-единственный взгляд. И сказал только:
— Я люблю Вас.
Он сказал, что любит её.
Любит?..
Любовь…
Это слово сладостным молоточком выстукивало в мозгу: любит-любит-любит…
И в книге было написано…
Любовь.
Это слово отбивалось от других слов, складывающихся в своём несовершенстве в фразы, предложения, тексты…
Это короткое слово было само по себе. Оно не требовало дополнений. Оно эхом отражалось во всех остальных словах — и одновременно заключало в себе смысл их всех. Оно было трепещущим и пылким. Оно развивалось самостоятельно. Оно изменялось — и в то же время оставалось удивительно постоянным, одинаковым — единственный незыблемый островок во всём мире.
Это слово — это чувство — множилось в гранях бликов, в световых искрах, играющих на его отражениях — на других чувствах.
Только оно одно было настоящим. Целостным. Полным. Оно не требовало поддержки. Ему не нужна была помощь.
Его невозможно было описать. Невозможно было передать все его грани. Все оттенки. Все составляющие. Все отражения… Их было так много… За ними невозможно было уследить.
Такое сложное — и одновременно изумительно простое, естественное, почти обыденное.
Оно было изменчиво и прекрасно. Оно изменялось, как утро сменяется днём, день — вечером, а вечер — ночью, закольцовывалось само собой в собственных множественных отражениях.
Оно пробуждало. Оно захватывало. Оно опьяняло. Оно воодушевляло.
Оно было таким огромным, необъятным, что весь мир ничего не значил рядом с ним. И в то же время оно сжималось в крохотную точку, которую можно было подержать в ладонях, в маленькое солнце, о которое можно было согреться, в острую пугливую звезду, словно только что сорвавшуюся с небосклона — и страшащуюся одновременно попасть в руки и убежать.
От него было страшно и весело, и кружилась голова. От него забивалось дыхание и теплели кончики пальцев.
А ещё оно двигалось. Дышало. Жило.
В нём не было никаких чар, заклинаний и формул, но тем не менее оно не было лишено какой-то таинственной, скрытой, совершенно естественной магии.
Оно соединило в себе все возможные противоположности: день и ночь, лёд и пламя, радость и печаль.
Оно было тонким, словно паутина — и прочным, как камень. Оно обжигало палящим жаром и тут же замораживало ледяным холодом.
Изумительное. Одновременно светлое и тёмное. Тусклое и яркое. Прозрачное и насыщенное.
Всякое.
Разное.
Единственное и неповторимое.
Но уж точно необходимое, как воздух, или даже больше.
То, без чего невозможно было жить. Или дышать. Смеяться или плакать. Пить. Есть. Смотреть. Передвигаться.
Существовать.
Всемогущее, всеобъемлющее — и такое уязвимое. Хрупкое, как хрусталь. Сильное, словно каменная стена.
Невозможное. Нереальное. Волшебное.
Самое главное.
Для каждого своё — и одно для всех.
Оно переворачивало весь внутренний мир, ставило его с ног на голову — и упорядочивало, организовывало хаос мыслей и ощущений. Сметая всё на своём пути, прочно укоренялось в сознании, и дальше жить без него не представлялось возможным.
Кроме него одного, ничто больше не имело значения, потому что оно вбирало в себя весь окружающий мир — и настоящий, и воображаемый; и материальный, и магический; и несовершенный, и идеальный…
Почти осязаемое, трепещущее в пальцах, беспокойное, тревожное — и парадоксально успокаивающее.
Сильное. Властное. Подчиняющее себе волю и мысли — и одновременно такое кроткое и покорное, беззащитное, что на глаза сами собой наворачивались слёзы.
Свободное, как ветер. Податливое, как глина.
Оно было совершенно. Совершенно ужасно. Совершенно прекрасно.
Оно переплеталось узором дождя и солнечных нитей, играя в каплях воды всеми цветами яркой радуги.
Оно звучало шелестом в кронах деревьев и прибоем шумного океана.
Оно сковывало корочкой вечного льда и жгло огоньком одинокой свечи.
Чудовищно прекрасное, отстранённое и сосредоточенное чувство.
Божественно чистое. Дьявольски соблазнительное.
Затуманивающее разум — и проясняющее желания.
Самый большой дар. И самое большое проклятье.
Весь мир. Она ощущала весь мир в одном этом чувстве. В одном этом слове.
В нём был шум дождя и прикосновение тёплого солнечного луча. Счастливый смех и неудержимая печаль.
А ещё ласковое тепло. И острый холод. И неудержимая стихия.
Мокрая после дождя земля под ногами. Высокое небо в прорезях рваных туч. Дрожащий огонёк садящегося солнца. Журчание воды в чаше фонтана из белого, как и скамья, мрамора.
В нём было всё — аромат роз и пение птиц, и холод скамьи, и переливчатый резной лист плюща…
