Ясинский Анджей - Воспоминания участника В.О.В. Часть 3
- Молодец, хорошо играешь.
События развивались быстро и для меня они были, конечно, важными. Казалось бы, ничего нет особенного в том, что мне приходилось работать здесь или в другом месте. Мои действия определялась не мной, но для меня они, в той ситуации и в тот момент, были судьбоносным. Буквально на следующий день на мельницу пришел мой знакомый немец и пригласил меня вместе с ним идти в казарму, где жили казаки и размещались их конюшни. Слово 'пригласил' - это в мирное время выглядит приглашением, от которого можно отказаться или принять его. Тогда это было вежливостью, теперь приказом.
И мы пошли. Когда пришли на место, он показал мне конюшню, где стояли лошади, в том числе и его. Показал метлу, лопату и сказал, что теперь работать я буду здесь, на конюшне. Буду убирать конюшню. Затем привел в казарму. Там, на кровати, сидели несколько казаков и играли в карты. Они встали по стойке смирно и ждали, чего он скажет. Немец, которого звали Шельц, спросил у казаков, где у них свободная кровать. Ему показали. Обращаясь к казакам, немец сказал, что теперь на этой кровати спать буду я. Питаться тоже буду вместе с ними с казацкой кухни. Все это я перевел казакам на русский. Казаки ответили 'гут пан' и я с этого момента стал жить и питаться вместе с казаками. Кровать была не занята потому, что бывший хозяин ее несколько дней назад был убит. Это я узнал позже. Самочувствие от этой новости было не лучшим.
В комнате жили казаки не одного возраста и совершенно разные по своему внутреннему складу. В основном это были крестьяне, бывшие колхозники. Объединяло их и позволяло держаться единым обществом объединяющее слово 'казак' и та беда, в которую они попали. Других общечеловеческих понятий, которые бы их объединяли, у них не было. Отдельно от настоящих казаков держалась грузины, мордва и еще разные другие. Казаки по вечерам пели свои крестьянские казачьи песни, вспоминали мирную жизнь в своих станицах и эпизоды из военного времени. Разговаривали они на своем разговорном казацком жаргоне, который вроде бы был русским языком, но с большой долей украинских слов. Были слова вроде таких, как горилка, лабаз, гуторить, почекай и еще много других. Мне все эти казацкие слова были знакомы, и разговор я понимал хорошо. Многие казаки огорченно пережевали поражение советские войск и от души ругали советское руководство. Другие хвалили порядки в немецкой армии, ее подготовленность к войне. Сравнивали немцев с русскими и очень гордились, когда что-либо советское оказывалось лучше. В таких разговорах и сравнениях себя с немцами иногда проходили целые вечера. Заканчивались они, чаще всего вопросом, почему это, мы, вроде бы и не плохие люди, а немцы нас побеждают. Споры велись с убежденностью своего собственного казацкого превосходства как воина над немцем. Их сравнения исходили из понимания, что немцы - это городские европейские жители. Они изнежены и к тяготам настоящего воина немец не приспособлен. Мы же, казаки, испокон веков воины. У нас душа и тело еще с детства с молоком матери воспитались быть воином. Разговор заканчивался тем, что их предало и продало немцам жидовское правительство и, если это так, то скоро немцы доберутся и до них. Первых же и повесят на кремлевских башнях, чтобы всем было видно. Обычно спор на том и заканчивался. Уверенные, что предатели будут наказаны, казаки засыпали.
В другие вечера, когда казаки были свободны от ратных дел, пили самогонку. Водки тогда не было, но у каждого жителя на всякий житейский случай была припрятана бутылка самогона. Самогонку продавали за деньги, обменивали на продукты или вещи. Самогонкой откупались от казаков и полицаев. Самогон тогда был самый ходовой товар и котировался наравне с деньгами. Немцы самогон не пили. Они его называли словом самофон. Если они и пили его, то очень немногие. Казаки пили много и плохо закусывали, потому быстро пьянели и выделывали все то, чем отличаются сильно подвыпившие.
Так я и жил вместе с казаками. Днем работал на конюшне, а спать приходил в казарму. Время шло к зиме, становилось холодно и мне, раздетому пленнику, приходилось туго. Снег еще не выпал, но я мерз. Казаки в это время на конях выезжали в лесные села и воевали с партизанами. Иногда они вели перестрелки с партизанами, и не дай бог, если это случалось близ какого-то села, то страдало все село. Его сжигали, а население либо поголовно уничтожалось, либо под конвоем эвакуировалось куда-то в тыл. Все, что имело ценность, разграблялось. Скот целыми стадами пригоняли в Михайловку, потом угоняли куда-то дальше. В такие вечера небо светилось заревами пожарищ на много километров вокруг. По зареву на небе местные жители определяли, какое село горит.
Однажды под вечер во двор заехала подвода, битком загруженная живыми гусями. Чтобы они не разбежались, гусей связали. Ради любопытства я спросил у возчика:
- Откуда гуси?
Тот назвал какую-то деревню.
- А что там, гусями торгуют или как? - продолжал я.
- Да нет, не торгуют, - ответил тот неохотно.
Я догадывался, в чем дело, но продолжал допытываться. Помолчав, возчик рассказал страшную историю. В село приехали казаки и полицаи. Согнали все население в колхозные сарая и всех, до единого, сожгли. И детей, и стариков, всех до одного, живьем. То, что он рассказывал, было страшно.
- А как же ты уцелел? - спросил я.
- Меня в это время в селе не было. Когда я пришел, село уже горело. Я побежал к своему дому, чтобы узнать про своих, но меня схватили. Вначале приказали вязать гусям лапки, а потом сопровождать вот эту телегу с гусями.
То, что рассказал крестьянин, было страшно. Было больно за свою нацию, что мы, русские, а казаки тоже ведь русские, убиваем своих же русских крестьян. Может быть казаки все это понимали по-своему. Они служили немцам, чтобы отомстить большевикам за свой плен и предательство родины, как иногда они высказывалась. Но вряд ли все это было так. Чтобы немного успокоиться, я стал думать, что крестьянин приврал для пущей важности, для красного словца. Однако позже, при расспросе самих казаков, они все подтвердили. Это было мое первое знакомство с такой некрасивой жестокостью войны. Про себя я думал, что казаки это и есть те казаки, про которых всегда так плохо писалось в советских книгах, и успокаивался тем, что я не казак, я другой, и я презираю их. Так во мне говорило мое школьное воспитание, и я в верил этому. Себе, книгам, всему тому доброму, что не приносит зла.
Дни шли, приход зимы чувствовался все ближе. Я чистил конюшню и замерзал от холода еще больше. Однажды в мое дежурство пришел мой немецкий покровитель Шельц. Ему надо было куда-то ехать. Увидев меня, одетого в рваные одежды и дрожащего от холода, он спросил, почему я не одет потеплее.
