Андрей Дашков - Эхо проклятия
У меня тоже было видение: ангоны сгорали заживо, но продолжали стрелять; алхимия свинца и крови породила чудовище, и агония Хаммера обернулась безумием стихии. Сплошная стена огня надвигалась с севера, приближаясь к ней, вспыхивали в воздухе реактивные лайнеры. Таола хохотала, пока ее лицо в венце пламени превращалось в обугленную маску. Птицы изжаривались на лету и падали вниз черными каплями; от иных и этого не оставалось. Я ощутил слепую ярость, прорвавшуюся из других времен, когда планета еще была огненным шаром, катившимся по орбите вокруг молодого солнца, подставляя ему свое расплавленное, ничем не прикрытое нутро...
* * *А потом я вдруг увидел Марию. Она находилась в странном месте, куда не добраться и за сто тысяч лет. Просто мы оба оказались в ту минуту на перекрестке видений. Это не могло быть и не было настоящим присутствием, но призракам веришь куда больше, чем телевизионному проповеднику, который обещает, что не будет последней войны.
Марию окружали мертвые девушки. Возможно, это было видение, предназначенное для родителей мертвых девушек. Кто-то воспользовался, так сказать, чужим конвертом, чтобы послать мне открытку.
На память.
...Место холода, синевы и неестественной белизны. Лбы мертвых девушек – что может быть тверже на вид? Мария среди них смотрелась как апельсин в пирамиде бильярдных шаров из слоновой кости. И хотя у нее еще были губы (чудесные пухлые губы цвета поспевающих вишен), но не было руки.
Я спросил у нее:
– Ну, как ты, милая?
Она улыбнулась немного печально:
– Знаешь, что больше всего раздражает?
– Что?
– Нельзя как следует отмыть руку.
Она подняла эту самую руку на уровень груди и повернула ладонью вверх. Я увидел на ней кровь – пятно, которое наложилось на переплетение линий и будто въелось в кожу. Темные полукружия остались и под ногтями. Я старался не думать, чья это кровь. Старался, но не получалось.
И холод того места уже подбирался ко мне сквозь неизмеримую тьму, словно просачиваясь из таинственной Хорды – коридора, прорытого под миром и устраняющего расстояния. Я почувствовал боль – будто зазубренные лезвия вибрировали под кожей, там где на теле остались «монеты». Индикаторы смерти давали знать, что она рядом, вокруг, а может быть, внутри – уже растворяющаяся капсула с ядом...
Потом случилось невероятное: Мария протянула руку сквозь... Сквозь что? Я просто следил за ее приближением, не понимая и не пытаясь понять, – следил, будто за полетом совы в ночи.
Что-то надвигалось... Поезд без единого огня в темном туннеле... Чья-то голова полетела под откос...
Я опустил взгляд и увидел свой почти обнажившийся торс. Истлевшая одежда висела на нем столетней паутиной. «Монеты» чернели подобно пробоинам в корпусе затонувшего корабля.
Рука Марии, как мурена с розовыми жабрами... Ее ноготки, не познавшие иного лака, кроме моей слюны... и крови.
Она принялась вкладывать пальцы в мои раны – пять пальцев, по количеству «монет» и смертей. Сначала указательный – под левую грудь. Безымянный – в живот. Мизинец – в печень. Средний – в солнечное сплетение. Большой... Чтобы вложить большой палец, ее руке пришлось скользнуть по моему боку, что напомнило мне об ударе стилетом в спину, нанесенном другой женщиной, давно сгнившей в своей могиле, – об изощренной средневековой мести, которая все еще не настигла меня...
Во что она хотела поверить? Или во что должен был поверить я? В то, что можно преодолеть непреодолимое?
– Да, – сказала Мария наконец, – ты действительно умер, но мертвым не стал.
Что я мог ей сказать? Дать надежду было бы издевательством. Обещать невыполнимое? А на что еще способен лживый человеческий язык! Только обещать, даже если речь идет о прошлом. В таком случае то, что называется любовью, – лишь тщетная попытка оправдаться.
Молчание развело нас по полюсам, где все было сковано холодом оставленности.
* * *Видение кончилось, словно прекратилась передача, но всегда существовало множество каналов, по которым непрерывно транслируются наваждения, и среди них самый популярный – для тех, кто страдает бессонницей.
Я обвел взглядом стоянку. Все было по-прежнему, за исключением одной мелочи – Хаммер исчез. Вместе с пистолетом. На мгновение мне показалось, что кто-то сидит в джипе, но не более чем показалось.
– Итак, сделка состоялась, – подвел я промежуточный итог.
– Какая же ты сука, Габриэль, – сказала Дырка почти с восхищением. –Не хочешь знать, где твой приятель священник?
– Зачем? Я хочу знать, где Клетка.
– Не будь занудой, а? Расслабься. До вечера еще куча времени.
– Сцейрав тебя по головке не погладит.
– Зато когда я глажу его по головке, он готов простить мне все. Разве ты не заметил?
– Как только твои татуировки начнут увядать, он сдерет с тебя кожу живьем. Я это уже видел.
– Ты думаешь, из меня получится хороший жилет? Правда, я хотела быть его штанами, но для штанов нужна шкура потолще. Всю мою нежность я приберегу для гульфика...
Она меня раздражала, как насекомое, забравшееся под рубашку, – и противно, и не станешь давить, чтобы не иметь еще более неприятных ощущений. Находиться рядом с нею несколько часов подряд – это было не то, о чем я мечтал в последние дни. Она напоминала мне официанта, который не может отказать себе в вялой издевке, зная, что все равно получит чаевые. Из нее вышел бы отличный шут – для того, кто желает постоянно иметь под рукой нечистую совесть. Вот когда начинаешь ценить общество существ утонченных – например, того же сцейрава. Он считал, что выражение «Ад – это другие люди» есть свидетельство заниженной самооценки, и в два счета доказывал, что ад – это вы сами. Кое-кто был обязан ему избавлением от комплекса неполноценности.
Дырка повертела на указательном пальце ключи от джипа, затем бросила их мне.
– Поехали. Девушка желает развлечься.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Говорят, обратный путь всегда кажется короче. Интересно, что сказал бы по этому поводу Одиссей.
Усевшись за руль внедорожника, я попытался сосредоточиться на управлении, однако мое внимание постоянно отвлекали Кефаль, устроившийся на заднем сиденье, и темный провал в том месте, где полагалось быть правой передней двери. Я имею в виду не отсутствие самой двери – это бы меня беспокоило меньше всего, тем более что справа сидела Дырка. Нет, там было нечто трудноописуемое – словно кто-то вырезал кусок обоев, которые здесь называются «пространство», а стена под обоями оказалась дырявой и появилась возможность подсматривать в соседнюю комнату. Вот только в той комнате забыли включить свет, и я сильно сомневался, что она пригодна для обитания.
