Святослав Логинов - Многорукий Бог Далайна
Два года Энжин играл в прятки со всем миром. В первые месяцы кроме чудовищной дороги смерти он выстроил дюжину и четыре оройхона, но раскидал их так, что они могли служить прибежищем изгоям, и больше ни для чего. Лишь самый первый оройхон, у которого образовалась сухая полоса, представлял какую-то ценность. Впрочем, на эту полосу одонт Хооргон войска вводить не стал, рассудив, что так ему никаких двойных дюжин не хватит. Там сложилась своеобразная республика, называемая повсюду «Свободным оройхоном». Не стали власти преследовать бродяг и на новых землях. Слишком велика стала длина побережья, изрезан берег. Постепенно бродяг становилось меньше – набеги рроол-Гуя, жизнь на мокром, стычки с земледельцами и цэрэгами делали свое дело. Армии бродяг больше не существовало, уцелевшие превратились в обычных изгоев. Где-то среди них прятался и Энжин, прекративший всякую работу и успешно изображающий бандита. Он понимал, что если товарищи по несчастью проведают, что он и есть илбэч, наделавший столько переполоха, он не проживет и получаса из отпущенных ему рроол-Гуем суток. Поэтому Энжин со скучающим лицом слушал размышления остальных бедолаг, куда бы мог запропаститься илбэч, а если кто-нибудь спрашивал его мнение, нарочито зло отвечал:
– А ну его к рроол-Гую! Пропал – и хорошо. Спокойнее жить.
На самом деле в сердце озлившегося на весь свет илбэча созрел новый план. Он решил бежать ото всех, выстроить сухой оройхон лично для себя и жить там одному. Надо было лишь дождаться, пока людям наскучит искать новые земли, и тогда уйти по мертвой полосе и там, если удастся, начать жизнь заново. Поэтому и затаился вдруг безумный строитель и долгих два года бродил по побережью, ел тухлую чавгу и ждал. Лишь когда затихли последние слухи, и никто уже не надеялся на чудеса, Энжин отправился в путь. На плече он привычно нес корзину с сырым харвахом, позволявшую ему ходить, не вызывая излишних подозрений. К тому же, и цэрэги, если в эти места занесет отряд, гораздо мягче отнесутся к мирному сборщику харваха чем к простому бродяге. Ведь должен же кто-то собирать для них в этих местах огненное зелье.
Незадолго до вечера Энжин добрался к Свободному оройхону. Шел, вспоминая, что его карьера в землях вана началась именно здесь, этот оройхон был построен первым. А теперь ему не позволят остаться тут лишней минуты. Пройти мимо – еще куда ни шло, но только не трогать чавги, не подходить к шавару, не глядеть на хохиур. Здесь все было общее, но ничто не доставалось чужакам. И Энжин шел по поребрику между оройхоном и сухой полосой, тактично не глядя по сторонам.
– Мышка, мышка, засоси! – услышал он детский голос.
Мальчуган от силы лет трех, очевидно сбежавший из-под присмотра, влез в глубокую лужу и сосредоточено топтался на месте, глядя, как замешанная на нойте жижа затягивает его буйи. На чумазой физиономии сияло блаженство, вызванное запрещенной и потому особенно притягательной игрой. Нойт поднялся ему выше колен, но игрок не замечал, что сам уже не сможет вырваться из объятий цепкой мышки, и радостно продолжал увязать все глубже.
– Эге! – сказал Энжин. – Да так ты вовсе утонешь. Ну-ка, герой, вылезай!
Он шагнул в грязь и, ухватив пацана, выдернул его из жадно чмокнувшей ямины. Мальчуган обижено заверещал.
– Бутач, ты опять за свое?.. – на поребрик с сухой стороны выбежала молодая женщина. Она приняла орущее сокровище из рук Энжина, начала сбивчиво благодарить его.
– Ладно… – отвечал Энжин. – Мне это ничего не стоило, я и так с ног до головы в грязи.
Но женщина уже подхватила корзину и повела Энжина на сухую сторону к большой палатке, стоящей рядом с поребриком.
– Вы обязательно поедите с нами, – говорила она, – и переночуете. А иначе вам негде будет. Вы знаете, этот неслух проворней тукки, уследить за ним невозможно. Один раз он уже чуть не утонул в нойте – и лезет снова. Просто не знаю, как и быть.
Энжин сидел, слушал болтовню женщины, продолжавшей что-то ловко делать по хозяйству. Ему казалось, что он попал домой, и больше никуда не надо идти.
В волосах женщины матово сияли драгоценные украшения: сделанные в виде полумесяцев заколки из кости бледного уулгуя. И Энжин подумал, что надо быть не только очень богатым, но и очень уверенным в себе человеком, чтобы позволить жене носить такую роскошь среди бела дня. Бледный уулгуй был редчайшим зверем, добыть его казалось просто невозможно. В отличие от черного, бледный уулгуй был невелик, жил не в далайне, а в шаваре, в нижнем ярусе, полностью залитом нойтом, близко к выходу никогда не показывался, даже во время мягмара. И уж конечно, Энжин и не слыхивал, чтобы кто-нибудь мог справиться с бледным уулгуем в одиночку. Бляшки со щупалец зверя шли на женские украшения, хотя не у всякого одонта любимая жена могла расшить талх радужными костяными кружочками. А вместо коронного обруча в теле малого уулгуя находили два белых полумесяца. Их-то и увидел илбэч в волосах собеседницы.
Через несколько минут появился отец маленького Бутача. Он шагал, громко напевая, и волочил за усы убитого парха.
– У нас гости?! – дружелюбно воскликнул он, увидев сидящего возле палатки Энжина. – Я рад вам.
Энжин встал и неловко поклонился.
– Бутач опять влез в яму, – сказала женщина, – а этот человек его вытащил.
– Спасибо, старик, – сказал охотник.
Впервые Энжин услышал это обращение и вдруг подумал, что он действительно годится в отцы и этому охотнику в посеченном, но прочном панцире, которому позавидовал бы любой цэрэг, и прекрасной матери упрямого Бутача, немедленно забывшего все обиды при виде парха. И потом в одиноких разговорах с самим собой Энжин называл себя таким именем.
От аваров, неся большое блюдо с лепешками, подошла вторая жена охотника. Она была совсем молодой и удивительно напоминала Атай. А может быть, это лишь показалось Энжину оттого, что женщина была в положении. У нее был отрешенный взгляд, словно она прислушивалась к тому, как растет в ее теле будущий ребенок. Жены из благополучных семей, ожидая ребенка, носили на нитке жемчужину. Этот знак говорил, что мать берет слезы будущего ребенка себе, оставляя ему лишь радости. У этой женщины на шее искрилось целое ожерелье из редчайшего голубого жемчуга.
Перехватив взгляд Энжина, охотник сказал:
– Драгоценности хороши только когда они украшают женщин. У вана, конечно, больше редкостей, но кто их видит? Я добыл эти игрушки, и пусть в них играют те, кого я люблю.
На ужин были лепешки с соком туйвана – вещь невиданная на мокрых оройхонах. И уж тем более Энжин не ожидал, что его будут угощать подобными яствами. Однако, его усадили ужинать, а на все благодарности охотник отвечал:
