Танит Ли - Вазкор, сын Вазкора
Я прислонился к молодой сосне над бегущей водой и дал ей подойти.
— Мои жены не оставляют тебя без дела, — сказал я. — Это хорошо. Рабыня не должна проводить время попусту.
Я положил руку на ее плечо и развернул ее к себе. Она вскрикнула, и кувшин выпал у нее из рук.
Я сразу понял, что она никогда бы не закричала так просто от прикосновения. Она была бы надменной, молчаливой, деревянной. Эго было непредумышленно, выражение шока или боли. Все во мне сразу переменилось. Я почувствовал перемену, но не понял ее источник.
— Что случилось? — сказал я. — Моя нежная жена бичует тебя, о чем она и просила позволения? — Она не ответила. Она стояла прямо и смотрела мимо меня.
Тут я заметил красную жидкость на пальцах, которыми я коснулся ее, я нежно обнял ее и притянул к себе, и почувствовал, что платье на плече липкое. Там была шнуровка; я хорошо это знал, имея случай расшнуровывать женщину раньше. Вскоре я раздвинул ткань платья на ее плече.
Я смотрел на смерть и раны много раз. Но это было как в первый раз.
Ее кожа, бархатистая и гладкая, как миндаль, была измолота в месиво из крови и плоти на конце плеча.
Когда я увидел это, в глазах у меня почернело, а из горла вырвался рокочущий белый гром.
— Кто? — спросил я. На этот раз я почему-то догадался, что она ответит.
— Моя хозяйка, жена моего господина воина, — сказала она, твердая, как лезвие.
— Чула.
Несмотря на ее неподвижность и твердый тон, она горела огнем под моими руками. Ее слабость приглушила мою.
— Как свинья сделала это с тобой? — спросил я.
— О, она очень справедлива. Я разбила ее эмалевую расческу, твой подарок, как я полагаю. Поэтому она расчесала мою кожу, чтобы я помнила в будущем, что должна быть аккуратнее с ее вещами. Она сказала, что у меня всегда будет этот шрам. Она позаботилась об этом.
— Демиздор, — сказал я.
Я уже давно в совершенстве выговаривал ее имя. Никто другой не мог произнести его; они называли ее Демия. Я прижал ее к себе, и она подняла глаза на меня, распахнутые, затуманенные лихорадкой, зеленее диких трав. Она услышала это в моем голосе; я тоже. Понадобилось такое, чтобы я увидел, куда меня привел мой путь.
Я усадил ее на берегу, разорвал свой плащ и намочил его в воде, чтобы промыть ее рану. Она всхлипнула от прикосновения холодной воды, и я увидел, как она сжала зубы под вуалью шайрина, чтобы снова не заплакать.
— Тебе надо пойти к Котте, — сказал я. — Она сделает это лучше меня.
Я поднял ее на руки; она была легче, чем когда я поднимал ее в последний раз, а она и тогда ничего не весила. Кажется, ко всему прочему она еще и голодала.
Она лежала спокойно, как мертвая, и сказала:
— Вазкор великодушен со своей рабыней. — В ее речи все еще была язвительность.
— Утешься, — сказал я. — Чула пострадает больше, чем ты. Я позабочусь об этом. После того, как я выпорю ее, я выброшу ее и ее отпрысков. — Только за наказание рабыни? Ты слишком суров, — пробормотала она.
Мы уже подошли к палаткам, черным на фоне закатного неба. Женщины в шайринах были у центрального костра, они повернулись и уставились на меня; воины, лениво занимавшиеся упряжью или пленниками, тоже смотрели.
Через море солнечного заката, огней костра и взглядов я пронес Демиздор. В тот час она была единственной реальностью.
Позднее я отвел Чулу в палатку Финнука.
Она не хотела идти.
Ночь была холодная, сине-черная, как крылья ворона, и звезды запутались в его перьях. Перед палаткой финнука горел костер, и он со своими сыновьями сидел там после еды. Я толкнул ее к нему.
— Вот твоя дочь, — сказал я. — Ты можешь забрать ее назад.
Сначала они онемели от удивления с открытыми ртами, только пламя костра разговаривало. Затем Финнук порывисто поднялся, отяжелевший от гнева, как могут только старики, а он был стар для воина.
— Назад? Клянусь змеей, я не хочу ее назад.
— А-а! — загремел я. — Значит и в твоей палатке от нее не было пользы?
Он затоптался, а его сыновья и собаки хмурились и подпрыгивали, уставясь на меня. Чула корчилась и рыдала, громко и яростно кукарекая. К этому времени подошли поглазеть и другие.
— Это моя дочь, — сообщил мне Финнук.
— Владей ею тогда, — сказал я.
— Да, да, клянусь змеей. Что плохого она сделала? Она хорошая жена сыну вождя. Она родила ему троих здоровых мальчиков. — Она принесла мне неприятности, — сказал я.
— Как это?
— У меня была рабыня, — сказал я, — ценная городская женщина высокой стоимости, которую я мог обменять и обогатить тем самым крарл. Эта, лицемерно хныкающая у твоих ног, обезобразила шрамом мою рабыню, мою собственность.
Я очень хорошо знал, какую линию поведения выбрать. Он нахмурился и выругался про себя.
— Если это так, рабыня ослушалась…
— Эта женщина, твоя Чула, ослушалась меня. Я с ней покончил. Она больше не имеет ко мне никакого отношения. Видишь, Финнук, здесь много свидетелей, которые это слышат.
Чула завыла. Она упала лицом в грязь и заколотила ногами.
— Подожди, Тувек Нар Эттук, — увещевал Финнук. — Она сделала глупость, и ты должен побить ее. Но не выбрасывать же ее за это. Как же твои сыновья?
— Они не сыновья мне. Я отказываюсь от сыновей этой матери. Может быть, она и в этом была нечестна со мной. Мне что же, покрывать ее распутство?
Он тяжело топтался вокруг своего костра, бросая свирепые взгляды, в растерянности.
— У нее было приданое, — сказал он наконец.
К этому я был готов. Я швырнул рядом с Чулой кожаный мешок с золотыми кольцами, военными трофеями, стоившими больше, чем то, что он дал мне с Чулой, не вернув изумруд, который теперь носила Тафра. Он тут же указал мне на это.
— Эшкирская рабыня, которую испортила твоя потаскушка, принесла мне корсаж из изумрудов. Финнук может прийти и выбрать.
Он покачал головой. Он не хотел сдаваться на этом, но не мог найти выхода. Кроме того, я выглядел злым, бешено злым, как бык, которого не пускают к коровам. На самом деле я не был так зол, только опьянен массой новых до боли эмоций. Я выкраивал себе одежду по своим меркам, и Финнук с его дочерью попадали за линию среза.
— Тувек-Нар-Эттук, — сказал он, — она недостойная пыль. Она огорчила тебя, и я ее проучу. Я подержу ее в палатке моих женщин несколько лун. А потом ты решишь.
Я пожал плечами.
— Это мне безразлично. Бери ее и бери золото. Мне она не понадобится, пусть даже упадет луна.
При этих словах Чула поднялась. Она рванула на себе волосы и пронзительно закричала:
— Тувек! Тувек! Тувек!
Безумнее ее глаз я еще не видел. Они говорили мне о моей несправедливости к ней, мне стало неприятно. Но в моем мире не было места ни для кого, кроме одной.
