Ольга Громыко - Цветок камалейника
Горец облизнулся и решил, что позавтракать за счет Двуединого будет самое то. Где-где, а в храме его йеры точно не будут искать!
Туман потихоньку сгущался, ужав мир до десяти шагов окрест. Нищие тоже посбивались в кучки, не желая терять собратьев по лохмотьям из виду. Слева кто-то упоенно вопил про «осень нашего мира», потом осекся на полуслове и завизжал, как схваченный за хвост поросенок — видать, обережь нашла его по слуху.
— Во, ишшо одного споймали, — злорадно шамкнул идущий рядом с ЭрТаром старик. — Труженики, дери их Темный... Нет бы Тварь искали — к блаженным цепляются!
— Да как ее искать-то, если йеры и те с ходу ничего поделать не смогли? — возразил бодро перебиравший костылями мужичок лет сорока.
— Приметы есть нужные, — многозначительно сообщил нищий. — Из того дома, где Тварь рождается, все крысы наперегонки бегут, место ей уступают! Первый крик у ней — вой звериный, из титьки она заместо молока кровь сосет, а кто в глаза ей посмотрит — тот свою смерть увидит и всю оставшуюся жизнь сам не свой ходить будет…
Оборванцы сбились еще теснее. Опознавать Тварь последним способом не хотелось никому.
— И рождается она вовсе даже не от бабы, а от мужика, слуги Тваребожьего! — попытался еще больше запугать слушателей старик, но тут уж вышел перебор.
— Это из какого же места?! — загоготали нищие.
— А не из какого! — нашелся брехун. — Тваребожец сам себе брюхо ножом вспарывает и дитя достает!
— А потом сам зашивает? — сострил одноногий, снова развеселив дружков.
— Смейтесь, смейтесь, — обиженно проворчал старик. — Смотрите только, чтоб после не заплакалось! Вот войдет Тварь в силу, воззовет к папаше — тот из небытия и явится, никакой Иггр не поможет…
Как раз с этим никто не спорил, и разговор заглох.
Нищие стекались к храму по всем дорогам, успев выстроить две очереди, каждая из которых почти не уступала утренней, на проповедь. У одной двери раздавали хлеб с благословения Светлого, у второй угощали во здравие Темного. Убогие на глаз прикидывали, какая дойдет быстрее, и пристраивались туда.
ЭрТару такой сложный моральный выбор оказался не по зубам, и он на всякий случай занял обе.
В очереди болтали все о том же. Словесная шелуха сыпалась мешками, но иногда попадались и зерна: люди постарше еще помнили, как Тварь рождалась ежегодно, поэтому относились к знамению скептически, увещевая молодежь — мол, в наше время худо-бедно с этой напастью справлялись, и сейчас пронесет. Другие, напротив, напропалую врали и запугивали, как давешний нищий; их слушали куда охотнее, с болезненной жадностью.
Время пролетело незаметно. Откровенно скучающий йер еле глянул на горца, с трудом удержавшись, чтобы не поморщиться. ЭрТар живописно изобразил трясунец и косоглазие, с блаженным придыханием проблеял молитву Светлому и был вознагражден за усердие пресным хлебцем с малюсеньким кусочком сала, пришпиленным щепкой (видать, чтобы дыханием не сдуло).
Сунув его за пазуху, горец обежал храм и как раз успел втиснуться на застолбленное место во второй очереди. Молитва Темному была вдвое короче (там не требовалось каяться, чем и объяснялась его несколько большая популярность), а хлебец такой же.
— Жаль, что ты не Триединый, — пробормотал ЭрТар, однако еще раз подходить к кому-либо из йеров не рискнул. Отказать убогому они не откажут, но обратят на наглеца более пристальное внимание, а это ему совсем ни к чему.
Хлебцы, несмотря на неприглядный вид, оказались свежими и хрустящими. Горец сам не заметил, как проглотил оба. Голод они не утолили, но сил прибавили, и ЭрТар бодро зашагал к рыночной площади, возле которой городские власти возводили новое здание суда. Как подсказали ему нищие, там всегда требовалась дешевая — за еду и пару бусин — рабочая сила: камни дробить, бревна обтесывать, известь мешать. Кто ты и откуда, подрядчиков не интересовало, лишь бы руки из нужного места росли.
Вербовщик и впрямь обрадовался ЭрТару, как родному: скидок на знамения, Тварей и сопутствующие погодные условия начальство ему не делало, а по строительной площадке лениво бродили всего трое совсем уж никчемных забулдыг, больше озабоченных, как бы похмелиться, чем процветанием Ориты. С утра они успели прибить всего три доски, перенести с места на место балку и сломать казенную пилу. Горцы тоже слыли не шибко работящим народом, зато умели так припрячь других, что их собственная леность становилась практически незаметна.
До заката удалось выполнить всего половину нормы, но вербовщик был рад-радехонек и этому. Он даже выдал ЭрТару двойную плату, умоляя прийти и завтра. Горец сделал вид, что думает, выдурил еще несколько бусин и величественно согласился. Почему бы и нет? Лучше и безопаснее он вряд ли что-то найдет.
Туман снабдил Иггровы огни красно-синими ореолами, неприятно напоминавшими о вчерашнем небопреставлении. Возвращаться в холодный и сырой подвал не хотелось, у горца и так все кости ломило, как у радикулитного деда. Может, все-таки к тетке? Соврать что-нибудь, переночевать в нормальной постели, а утром потихоньку смыться…
Тишш радостно выскочил навстречу хозяину и с ворчанием начал тереться о него по кругу, не давая сделать ни шагу. Судя по округлившимся бокам кошака, оритские крысы объявили всегородской траур.
Потискавшись с кисом, ЭрТар собрал вещи и переоделся (ну, прихватил кое-что по дороге, с кем не бывает… может, оно и не нужно никому было!), сам себя в луже не узнав. Условным свистом велев Тишшу следовать на некотором отдалении, охотник не спеша двинулся вдоль улицы и почти сразу же разминулся с семериком обережников. Двое или трое проводили горца пытливыми взглядами, но цепляться не стали — порядок не нарушает, и ладно. Был ли среди них его «соучастник», ЭрТар в тумане не разглядел. Интересно, что сейчас поделывает белобрысый? Э, Тишш? Фьиу!
***Встать.
Еще вчера он бы неподвижно лежал на полу, тупо наслаждаясь темнотой и покоем.
Вчера, когда они составляли смысл его существования.
Когда ему еще не напомнили, чем оно отличается от жизни.
Если бы тот об этом знал…
Или знает. Но уверен, что ему не встать.
И это…
Встать.
…правда. Казалось, от тела остался только голый костяк в паутине нервов, с которых искусно срезали плоть и кожу.
…свернуться клубком, подтянуть ноги к подбородку, остановить мысли и чувства…
Только казалось. Тот старался не калечить жертву до последнего — даже вымещая на ней злость за собственное унижение.
Надо просто пересилить себя, подняться на ноги…
Нет.
Он не сможет…
…он должен...
…сосредоточиться…
