Андрэ Нортон - Колдовской мир: Трое против колдовского мира. Волшебник колдовского мира. Волшебница колдовского мира
Лес кончился. Конь продолжал галопом нести меня по дороге. Впереди показались стены и башни города… По мере нашего приближения к нему всё явственнее ощущалось, что в городе витает тлетворный дух, и людей в нём нет. С каждым мгновением во мне росла уверенность, что, оказавшись в его стенах, я перестану существовать как Кайлан Трегарт.
Мчась навстречу своей гибели, я думал о сестре и брате, которых невольно предал, и во мне вскипала ярость. — «Нельзя больше оставаться послушным злой силе! — сказал я себе. — Я должен немедленно сразиться с ней!»
Собрав всю свою волю, я воспротивился тому, что несло меня навстречу смерти. Конь чуть сбавил бег и свернул с дороги. В ответ на мой выпад притягивавшая меня злая сила ещё неодолимей стала действовать на меня — как магнит на стальные опилки. Конь продолжал бежать в сторону города. Я понимал, что обречён, но старался не впадать в панику, намереваясь сопротивляться до конца. Что-то, как вспышка, мелькнуло в небе, и я присмотрелся. Большая птица парила над нами, её крылья переливались зеленоватым светом. Фланнан? Тот самый, что прилетал на островок? Что ему здесь нужно?
Внезапно птица ринулась вниз, прямо на нас. Жеребец вильнул в сторону и рассерженно заржал, но бега не сбавил. Снова и снова птица бросалась на нас, вынуждая коня изменить направление, пока он не повернул на север, в сторону холмов, поросших лесом — но зелёным, а не пепельно-серым.
Фланнан неотрывно летел над нами, следя за тем, чтобы конь не сворачивал с пути. Во мне затеплилась искорка надежды. Фланнан оказал мне добрую услугу, и я хотел верить, что он будет и впредь моим союзником и проводником в этой насыщенной пагубной силой стране.
Мне пришло в голову позвать себе в помощники ещё какое-нибудь доброе существо, пользуясь чувством мысленного контакта, который так легко устанавливался между мной и сестрой или братом. Но из этого ничего не вышло, и я оставил попытки из опасения навлечь беду на них самих. Я надеялся, что им пока ничто не угрожает.
Мы пронеслись по холмам, покрытым лесом, и теперь преодолевали склоны каких-то гор. Они не были так сильно иссечены изломами и складками, как горы, через которые мы пришли в эту страну, но всё же бугров и впадин было предостаточно. Здесь нельзя было мчаться во весь опор. Я снова попытался мысленно коснуться разума жеребца и уловил, что он полностью подчинён одному только приказу: бежать и бежать, и мне не удалось освободить его от этого внушения.
Бешеная скачка кончилась, когда мы, перевалив хребет, оказались на тропе, идущей по краю обрыва. В мгновение ока я распрощался со всеми своими надеждами, ибо фланнан, в очередной раз бросившись на нас с небес, испугал коня, и тот спрыгнул с тропы — в пропасть…
В жизни каждого человека бывают моменты, когда он начинает задумываться над тем, что такое смерть. Быть может, и противоестественно думать об этом, когда ты молод, но если ты — воин, ты постоянно ощущаешь дыхание смерти, ибо она скрывается за каждым взмахом вражеского меча. Воину не избежать размышлений о том, что происходит с человеком, когда перед ним раскрываются последние врата.
Один верит, что за теми вратами он продолжит своё существование — но в ином мире, где ему будет воздано за добро и зло, сотворённое им при жизни. Другой считает, что со смертью душа навсегда погружается в сон и растворяется в небытии.
Я и не подозревал, что расставание с жизнью — это долгая и невообразимая мука. Мир по ту сторону жизни оказался состоящим из одной лишь боли. Боль стала сутью моего посмертного бытия. Тела больше не существовало, я превратился в пламя, пожиравшее самое себя.
Но я не остался по ту сторону врат. Ко мне вернулось ощущение того, что я всё ещё во плоти, вернулась способность видеть… Надо мной было небо — голубое небо, к какому я привык при жизни. На его фоне я различил ветку дерева — сломанную и размочаленную на конце… Но невыносимая боль во всём теле туманила сознание и мгновениями ослепляла настолько, что я не видел ни неба, ни дерева с размочаленным суком.
Затем в отупевшем от боли мозгу мелькнула догадка: я испытываю все эти муки потому, что ещё жив, и мне придётся страдать до тех пор, пока смерть не избавит меня от них. Я закрыл глаза и, собрав остатки воли, стал призывать смерть.
Почувствовав через некоторое время, что боль притупилась, я открыл глаза, полагая, что смерть и в самом деле близка, поскольку не раз видел, как умирали люди, и знал, что в состоянии предсмертной агонии всякая боль пропадает. На ветке теперь сидела птица — не фланнан, а обычная птица, яркой голубовато-зелёной окраски, и поглядывала на меня. Заметив, что и я за ней наблюдаю, она подняла голову и испустила громкий и долгий призывной крик. Я подумал: — «Неужто такая красивая птица питается мертвечиной, как те зловещие чёрные грифы, что летают над полями сражений?»
Я по-прежнему испытывал боль во всём теле, но она стала терпимей. Я попытался повернуть голову, но мышцы не слушались меня, они словно омертвели. Небо, ветка дерева, сидящая на ней птица — к этому сводился сейчас мой мир, и оставалось утешаться тем, что небо было голубым, птица — сказочно красивой, а боль — терпимой…
«Выходит, я могу не только видеть, раз услышал, как кричала сидящая надо мной птица», — подумал я и тут же уловил ещё какой-то звук… стук копыт! — «Что это — чёрный жеребец? — удивился я. — Ну уж теперь-то он не сможет заманить меня к себе на спину. Хотя, похоже, я слишком дорогой ценой избежал ловушки». — Стук копыт прекратился, вместо него послышались какие-то шорохи. Я не стал к ним прислушиваться, меня ничто уже не волновало. Ничто…
Передо мной возникло женское лицо.
Где найти слова, чтобы описать сон? Мне грезилось существо, сотканное из тумана. Какой светлый лик! Таких не встретишь в жизни…
Внезапно меня снова пронзила резкая, невыносимая боль. Я закричал, и крик эхом отдался в моём мозгу. Что-то прохладное коснулось моего лба, я перестал ощущать боль и провалился в небытие…
Передышка была недолгой, ко мне вернулось сознание. В этот раз я не увидел ни сломанной ветки, ни птицы, ни призрачного лика — лишь голубое небо. Но боль по-прежнему оставалась со мной, вспыхивала то здесь, то там — в разных местах моего разбитого тела, которое казалось, кто-то подвергал новым, совсем уже бессмысленным пыткам.
Я стонал и просил моего мучителя оставить меня в покое, но он оставался глух к моим мольбам. Мне приподняли голову и что-то подложили под неё. Я открыл глаза, чтобы разглядеть тех, кто так безжалостно издевался надо мной.
Картина, которая мне открылась, была дрожащей и размытой — скорее всего из-за помутнения в глазах. Сначала я увидел своё тело — если то, что предстало моему затуманенному взору, можно было так назвать. Разум отказывался осмыслить кровавое зрелище. Большая часть ран была уже залеплена какой-то грязью красноватого цвета, оставшиеся обрабатывались таким же способом. Мне было трудно в полуобморочном состоянии разглядеть тех, кто возился со мной, но я пришёл к заключению, что это были какие-то звери. Двое из них таскали в передних лапах комья красноватой глины и нашлёпывали её на мои неподвижные конечности. Вместе с ними суетился ещё один зверь, покрытый чешуёй, ярко поблескивавшей на солнце. Четвёртое существо, которое с большой осторожностью накладывало первый слой грязи на мои раны, было похоже… на фею из моего сна!
