Владислав Четырко - Бродяга. Путь ветра
— Боль Вездесущая… — красная, потная рожа, искаженная гримасой постоянного страдания.
— Смерть Всеприемлющая… — бледная личина, подобная маске.
— Ночь Первозданная… — фиолетовый взгляд Эннис, полный гордости за себя и за свой Храм.
— Забвение… — бесцветный голос; равнодушный, тут же стершийся из памяти образ — ни пола, ни возраста…
И знакомым шипящим говором, искаженным не до конца унятой болью:
— Бездна…
Показалось — или на левой щеке старого Йеннара действительно багровеет свежий шрам?
Голос, звучавший первым, загремел снова, отражаясь от сводчатого потолка:
— Завершается Испытание, и Тень готова принять избранную, победившую остальных в трехдневной битве…
— Ни одного из них она не лишила жизни сама! — возразил Йеннар. Заметно измотанный, он едва стоял, опираясь на плечи раболепно согнувшихся слуг.
— Испытание есть испытание. Безликому виднее, — парировал настоятель храма Безысходности, бывший в этот год Великим жрецом. — Насколько мне известно, последний ее противник — ученик твоей школы — использовал Силу, доступную лишь уртарам… и, кажется, даже назвал ее Имя?
Выдержав язвительную паузу, Великий заключил:
— Не нам решать. Подождем знака!
И, с глубоким поклоном обращаясь к скале, возгласил:
— Наш повелитель и владыка, яви свою волю!
Алтарь пошатнулся — Мари, не ждавшая этого, упала ничком. Ее талисман, оборвав цепочку, покатился туда, где прежде лежало тело врага — а теперь веером рассыпались упавшие талисманы. Семь продолговатых пластин на вороненых цепочках. Семь оборванных жизней…
Медальоны ожили. Алые искры бежали по темному металлу, очерчивая на каждом из них ту самую руну. Срываясь с цепочек, словно переспелые сливы, медальоны обретали подобие жизни, причудливо вытягиваясь, изгибаясь, сплетаясь и сцепляясь вместе.
— Знак Безымянного! — воскликнули наставники хором, в котором слышалось и торжество, и страх, и — в одном, до дрожи знакомом — нескрываемая ненависть.
Но голос Великого оставался бесстрастен:
— Мариэль из Храма Первозданной Ночи, встань! Пояс уртара — твой. Прими его — и да будет с тобой Сила и наш повелитель!
Под звуки грозного и мощного пения, в котором угадывалось куда больше восьми голосов, живой пояс лег в руки Мари. Сияние сменило цвет, наливаясь пурпуром. Черная глыба обрела очертания трона с сидящей на нем фигурой — человеческой и в то же время не вполне. Замирая, Мари поняла, в чем дело: у сидящего на престоле не было лица, только тьма, подобная грозовой туче. И такой же тучей показалась, появившись ниоткуда, его свита — ждущие за престолом. Воздев и опустив руку — в отблесках света выглядевшую, как оживший базальт — Безликий проговорил:
— Возьми часть моей Силы — и отдай мне свое Имя и свое тело. Надень пояс!
Голоса взмыли вверх, оглашая зал пронзительной ритмичной мелодией. Пояс в руках девушки отозвался нетерпеливой дрожью. Мариэль мутило. Не было ни радости, ни облегчения — только усталость и страх. Она с трудом оторвала взгляд от сидящего на троне, чтобы поглядеть на пояс. И отшатнулась, увидев невидимое прежде.
Пояс был пропитан кровью.
Кровью тех, кого не приняли на учебу — в каждом из восьми храмов ежегодно освобождалось лишь одно место. Остальных принесли в жертву — Кай-Харуду и тому, кто был избран. То есть — ей.
Кровью семи несчастных, погибших в борьбе за пояс, названной Испытанием.
Кровью, которую она прольет в будущем, став уртаром — боевым магом, грозой южан, одним из множества пальцев на руке Кай-Харуда, протянутой в этот мир.
Кровь — и Сила — стекали по ее рукам, не иссякая. «Здесь хватит на всю твою жизнь — и много больше, ведь ты — избрана!» — послышалось ей, но ни мысли о силе, ни избранность не нашли отклика в бешено колотящемся сердце.
И — впервые за всю историю Восьми Храмов — Обряд прервали слова:
— Я его не надену.
Пояс забился в руке, словно выброшенная на берег рыба.
Гимн умолк, рассыпавшись горстью фальшивых нот.
Кто-то сдавленно ахнул, кто-то выругался полушепотом.
Великий, побелев, вцепился в алтарь и опрокинул подсвечник. Свеча угасла, ядовито зашипев.
«Зачем?» — неожиданно тонким голосом выкрикнула Эннис.
Но все звуки перекрыл раздавшийся с трона рев:
— Отвергнута и проклята!
Темная фигура встала в полный рост, возглашая:
— Не получив Силы, отступница, опозорившая свой Храм и своих учителей, лишается имени, сущности и жизни!
И, вслед простертой черной длани, мириады бесформенных, безликих, ненасытных, стоявших за троном, ринулись к ней.
Но откуда-то возникла уверенность: это еще не конец.
Словно на плечо снова легла рука Гленны, или Тьери, раскинув невидимые крылья, заслонил ее собой. На деле не было ни того, ни другого — просто текучая тьма, хлынув к алтарю, вдруг остановилась и отпрянула, ослепленная яростной вспышкой белого пламени, а ее господин бессильно упал на трон, закрывая руками голову.
И Голос, не слышанный ею прежде, но смутно знакомый, ровно и четко произнес: «Нет».
Вопль из тысячи глоток сотряс зал, вопль ужаса и бессилия, и за спинами жрецов расцвели неровные круги порталов — совет Шессергарда бежал, спасаясь…
* * *Трое стояли у окна в Убежище — трое, собравшиеся там ради этой минуты. Казалось, пять лет ничего не изменили — то же место, и люди — почти те же. Высокий мужчина, виски которого заметно тронула седина, ссутулился, хищной птицей вглядываясь в прорезанную редкими огоньками тьму за окном. Пальцы лежащей на подоконнике руки выстукивали тревожную дробь.
Над плечом его стояла женщина — стройная, гибкая; длинные каштановые волосы ее были собраны зеленой, расшитой серебром повязкой. Ее до сих пор можно было принять за девушку — несмотря на пережитые нелегкие времена и долгие странствия; несмотря на то, что ее старшая дочь уже была достаточно взрослой, чтобы присмотреть за малышом — ведь папа, мама и смешной дядя Тьери отлучились лишь на минутку.
Тьери изменился меньше всех: Всадник достигает зрелости медленно, и старость — такая же неспешная — придет к нему лет через семьсот. Пока же, устремив взгляд на трон и жертвенник посреди темного зала, у окна стоял, приплясывая от напряжения, нескладный худощавый юноша, и на плотно сжатых кулаках его пробивался странный узор, напоминающий чешую.
«Нет», — послышалось из-за окна, и они встрепенулись: голос Говорившего был для них родным и привычным, как и взорвавшее тьму сияние. Отпрянувшие мороки, бегущий в ужасе совет, скрючившийся, словно от удара, Безликий…
