Галина Романова - Властимир
— Молчи, неразумный! — крикнул он. — Боги никогда не ошибаются в выборе! Они знают тебя под этим именем, и тебе уже не уклониться с дороги, что предначертана тебе и твоему князю, хотя ему и не дано этого познать. Предначертано с давних пор, еще до рождения этого мира. Ты уже получил один знак избранничества, так узнай же и второй. Ты услышишь сейчас то, что не мог бы услышать, останься ты простым человеком. Ты услышишь песни Гамаюна. Хотя многие слышали их — никто не понял ни слова, ибо это язык богов. Готов ли ты слушать?
Ясные глаза Гамаюна заглянули в самую душу Буяна, и неожиданно на эти слова откликнулся оберег. Гусляр прикоснулся к фигурке — воин словно дышал под пальцами, стремясь куда-то. Порыв фигурки передался гусляру, и он крикнул:
— Я готов, Гамаюн, готов!
— Ты колеблешься, — неожиданно тихо и печально промолвила птица. — Ты боишься не справиться, ибо знаешь, что обратного хода уже нет. Ты не хочешь подвести твоих богов в трудную минуту, ведь ты так молод и неопытен… Не бойся — ты молод, но имя твое старо, оно видело всякое, оно вынесет тебя, как выносило не раз… Слушай, неразумный! Имя человеку дают при рождении, но человек вырастает, растет и его имя, и бывает, что человек перерастает его. Тогда он остается жить в памяти людской на века под другим именем или прозвищем. Бывает, что имя перерастает человека и губит его, раздавив своей тяжестью, но гибнет и само, ибо оно без человека ничто. И только в силах человека сделать выбор, возвеличит он имя свое или нет. Но имя, не освященное делом, даже если о нем никто не знает, бесплодно и, подобно дыму костра, тает в памяти. Имя же, освященное даже самым малым делом, будет долго жить. Не сомневайся в моих словах и своих силах, вещий Боян! Твое имя само нашло тебя.
Пораженный правотой его слов, которую почувствовал сердцем, Буян молчал, не поднимая глаз и прижавшись к стволу дерева. Ветер сорвал его шапку и трепал волосы.
Гамаюн взмахнул крылами, поднялся на лапах, вытянул шею и запел. При первых звуках гусляр вскинул голову. В голосе птицы и песне без слов слышались рев бури, треск вырываемых с корнем деревьев, грохот горных обвалов и водопадов, гул пожаров, топот и ржание испуганных табунов, стук мечей о щиты, крики битвы и песни воинов над курганами павших бойцов. Буян вскинул голову и, преодолевая порывы ветра, сделал несколько шагов к дубу.
И тут же изменилась песнь Гамаюна. К своему удивлению, Буян разобрал слова:
Слушай меня, Буян-гусляр, камень-оберег!
Слушай пророчество — Гамаюн
зря не откроет тайн.
Только тебе из живущих сейчас
ведом мой язык.
Боги героев послали в поход,
в дальний опасный путь.
Боги послали героев своих
туда, куда хода им нет.
Там, где сияет Полынь-звезда,
крася собой восход,
там притаился великий Змей,
свив для себя гнездо.
Слуги его караулят вход
в сумрак подземных домов,
где подрастает смена его,
чтоб покорить весь мир.
Многие могущества у него —
больше, чем думал ты.
Знает уж Змей, что герой в пути,
знает, что он дойдет.
Слуг он пошлет, чтоб его задержать
или остановить.
Будет других немало преград —
зло и без Змея сильно.
Будет грозить вам гибель не раз
даже из рук друзей,
ведь повторить этот трудный путь
долго не сможет никто.
Но коли в сердце твоем жива
тяга земле помочь,
стань оберегом и князя путь
жизнью своей защити!
Последние слова Гамаюна потонули в вое ветра. Порыв подхватил Буяна, словно тот был травинкой, и поволок куда-то, хлеща ветками деревьев. Гусляр отчаянно пытался уцепиться хоть за что-то, чтобы остановить этот полет, но все усилия были напрасны. Он вспомнил, что смертный, услышавший пение Гамаюна и понявший хоть одно слово, обречен на мгновенную смерть. Словно подтверждая его догадку, издалека доносился торжествующий хохот птицы-вестника.
Утром Властимир проснулся от того, что солнечный луч упал ему на лицо. Отлично выспавшийся князь встал, намереваясь сделать Буяну выговор за то, что тот тоже проспал и не удосужился разбудить его пораньше, — и замер с открытым ртом.
Поляны больше не было. Кусты, окаймлявшие ее, были сломаны, вокруг валялись обломанные ветки и целые стволы. Поперек поляны, чудом не задев его, лежало вырванное с корнем дерево. Ощущение было такое, что ночью здесь прошел разъяренный великан, ломая все на своем пути.
С другой стороны поляны доносилось тихое испуганное ржание. Опасаясь самого худшего, Властимир поспешил туда, перешагивая через бурелом.
На его счастье, оба жеребца были целы, не придавлены упавшими деревьями, хотя те были свалены вокруг так аккуратно, словно кто-то начал ставить сруб. Облак и Воронок жались друг к другу, косясь по сторонам. Заметив подходящего князя, они разом вытянули шеи и заржали призывно, но с места не двинулись.
Только подойдя ближе, Властимир обнаружил, что Воронок длинным поводом, на который его всегда отпускал Буян пастись, запутался в сучьях упавшего дерева. Повод Облака был разорван.
Буяна нигде не было видно. Буян исчез, но еще удивительнее было то, что ночью тут прошел ураган, а князь ничего не слышал.
— Буян! Э-ге-гей! Буян, где ты? — крикнул он.
Эхо послушно подхватило его голос и помчалось с ним в чащу. Прислушиваясь, Князь ждал, но ответа не было.
— Буян!.. Буя-ан!
И снова ответом была тишина.
Воронок рвал повод у него из рук и вдруг вырвался и, заржав, поскакал в лес.
Властимир вскочил на Облака как был, без седла, и помчался догонять сбежавшего коня. Он ни минуты не верил, что тот может найти Буяна, но нагнал его неожиданно скоро — не более чем в паре сотен саженей от поляны.
Воронок стоял под деревом, у которого бурей был сломан сук, и с тревогой нюхал траву. Подскакав, князь увидел, что в траве, положив под голову руку, мирно спит Буян.
Досада его была так велика, что, соскочив с коня, Властимир пнул гусляра ногой:
— Вставай!
Буян дернулся, что-то промычал спросонок и сел, протирая глаза. Склонившись над ним, князь тряхнул его за плечо:
— Ты что тут делаешь?
Буян недоуменно и возмущенно захлопал глазами:
— Я? Я ничего.
— Но что же произошло? — допытывался князь. — Я ничего не слышал, просыпаюсь — всюду как ураган прошел, ты за сотню саженей от поляны. Можешь мне объяснить, что случилось?
При каждом слове он встряхивал Буяна, и тот наконец стал что-то соображать. Но объяснить все оказалось не так-то просто.
