Юлия Латaынина - Сто полей
Погадали на прощанье, и прутья легли так, что лучше бы, право, не гадать. Шодом Опоссум спросил у чужеземца, как ему вчерашний пир?
Ванвейлен сказал:
– Я был очень удивлен. Я думал – у вас ничего не происходит, и нет такого человека, который осмелится все исправить.
Таннах Желтоглазый удивился:
– Как ничего не происходит? Вон – дочь у хозяина выросла, вон – новый флигель построили. А вы надолго собираетесь оставаться в Ламассе?
– Нет, – сказал Ванвейлен, – я постараюсь убраться из нее до этого вашего Весеннего Совета, так как сдается мне, что не все, приехавшие на Весенний Совет, оттуда уедут.
А прутья у шамана легли скверно потому, что Марбод Кукушонок не пришел прощаться с чужеземцем и подарок его вернул. Сказал:
– За позавчерашнее оскорбление я с него ничего не возьму, потому что мало чести убивать человека, который дерется хуже хромой куропатки. Однако, сдается мне, пути наши еще встретятся, и, клянусь божьим зобом, я сыграю с ним не в «сто полей», а в игру свободных людей.
Все нашли, что Марбод Кукушонок говорил так с досады. Потому что Ванвейлен дрался не так плохо и даже делал «летящую ящерицу». А из лука стрелял совсем хорошо, если не считать того, что подстрелил однажды зайца в ста шагах. А в зайцев стрелять гнусно, потому что заяц – это крестьянская еда, а охота – господское искусство.
* * *Марбод глядел со скал, как отплывает корабль с птичьим лицом и настланными друг на дружку ребрами. Ни один колдун, даже чужеземный, не захотел иметь дела с Арфаррой. Почему? Или есть в этом проклятом кащее что-то, кроме колдовства, и интриг, и неподаренного коня?
Какими зельями он завораживает смердов, что они бегут в Ламассу, какими заклинаниями заморочил он короля, что тот поднимается против знати?
Дунул порыв сильного ветра, Марбод покрепче закутался в плащ, – Марбоду показалось, что это черная тень, шпион Арфарры, пролетела, спеша, с рассказом о вчерашнем пире.
Марбод схватил лук и выстрелил: черная тень пискнула, сгинула в море.
Ну, береги перышки, советник Арфарра!
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ,
в которой рассказывается о том, как послушник Неревен рассердил бога в желтой парчовой куртке
А теперь мы покинем поместье Золотой Улей и больше туда не вернемся, а расскажем о том, что происходило в королевском городе Ламассе. Не спутайте, однако: королевский город – это не столица, а город, чьи вольности подтверждены королем. А столицы в королевстве не было вообще, двор жил в замках и ездил по всей стране, так что нельзя было даже начертить правильную карту, непонятно, где у карты центр.
* * *Утро в час малого прилива было хмурым.
За окном шел дождь, и в комнате тоже шел дождь: это капали секунды в водяных часах.
Водяные часы – вещь удобная для «ста полей». Играли двое – королевский побратим Даттам и королевский советник Арфарра, а часы были двойные, – розовая пирамидка отмечала время Даттама, а синяя – время Арфарры.
Высоко над головой советника, на спинке его кресла, сидела белая мангуста, а в углу, на циновке, занимался рукодельем его послушник Неревен.
Господин Даттам зябко потер руки, переставил фигурку и сказал:
– Сад.
Арфарра склонился над доской, и мангуста недовольно заурчала и спрыгнула со спинки кресла на игровой столик.
Господин Даттам рассказывал неторопливо о скандале, свидетелем которого стал вчера в городской ратуше один из храмовых экономов. Скандал устроили торговцы, приведшие корабль из Западной Земли. Городские магистраты очень удивились, потому что привыкли считать Западную Землю скверной выдумкой. Но быстро оправились, учуяли конкурента, осмотрели товар и назначили такую низкую цену, что даже зяблик, и тот бы возмутился, а торговцы подняли жуткий хай.
Им на это: «Жалуйтесь королю».
А они: «На что нам король? Нам барыш нужен. Не будем с вами торговать, и все. Мы в стране Великого Света за свои товары в пятьдесят раз больше выручим…»
Королевский советник внимательно разглядывал доску. О торговом скандале он не знал, зато знал о пире у Шодома Опоссума и о том, с кем Марбод Кукушонок лазил в подземный храм.
После этого – была ссора. Белого Кречета назвали наемником при торговце – демонстративно и беспричинно. Арфарра-советник не любил демонстративных и беспричинных ссор. Бойся друзей, бойся начальства, но более всего бойся беспричинных ссор, ибо беспричинные ссоры происходят по предварительному сговору.
Каков, однако, наглец Марбод! Знатный бандит отыскал себе дикаря из Западных Земель и думает, что дикарь этот может совладать со знаниями Храма!
– Да, – сказал рассеянно советник, – городские цеха только и знают, что охранять свою монополию. Сначала жгут у чужаков мастерские, а потому удивляются, отчего в империи ткани лучшего качества. Петицию вон недавно подали: мол, имперские шелка так заколдованы, что перетяжек на них не видно, запретите их ввозить…
– Да, – так же рассеянно сказал Даттам, которому упоминание об этой петиции было чрезвычайно неприятно, потому что он ввозил в королевство все шелка, кроме тех, которые ввозились контрабандой, и даже некоторую часть последних, – так я их решил взять в империю с собой… Вопрос о монополии мы уладим. Сегодня обещали явиться, расспросить о договоре.
Арфарра-советник завозился в кресле, накинул поверх шелкового монашеского паллия меховую накидку, потом щелкнул пальцами:
– Неревен!
Из угла по знаку выбрался послушник Арфарры, поспешил к камину.
Неревену, послушнику Арфарры, было не больше семнадцати. Он был как-то недокормлен и хрупок, как фигурка на фарфоровых чайниках, расписанных травяным письмом. На нем был грубый синий балахон послушника, и на тонком запястье – железное кольцо ученика.
Мальчик покончил с дровами, собрал разноцветные клубки и коклюшки и пересел с рукодельем поближе к огню, прямо под тяжелое, обшитое желтой бахромой знамя бога Шакуника. От огня ему теплей не стало: камин грел комнату не больше, чем солнце на знамени.
Мальчик огляделся. Учитель Арфарра перестроил уже половину королевского дворца, господин Даттам, однако, поселился в неперестроенном крыле. Он ничего не менял, только на второй уровень вместо квадратной лестницы велел поставить винтовую, потому что варвары сильно мочились по углам.
Роспись на стенах была варварская, о времени, когда люди помрут, а боги, заскучав, вернутся на небо. Очень глупо, потому что земля и небо – как дом и крыша дома, и ясно, что крышу прежде дома не строят и если земля обвалится, то и небо не уцелеет. Роспись, однако, облупилась и пошла складками, как кожа старой женщины, в золоченых окнах – слюдяные бельма, на мраморном полу – солома для тепла. Пахло запахами, тяжелыми для человека ойкумены – нежилой плесенью, разрушенной канализацией и близким морем.
