Татьяна Русуберг - Глаза ворона
— Аагр… — Такхейвекх поперхнулся слишком горячим кофе. — Взбалмошная девчонка набросилась сначала на меня, а потом на одного из стражей, когда тот пришел забрать мокрую одежду. Совершенная дикарка! Удача, что стены камеры так хорошо изолированы. Древняя, добротная работа… Пришлось посадить ее на цепь! — Мысли седого мага начинали, видимо, путаться. — Надо бы отнести ей еды, ведь голодная сидит, гордячка.
— Я распоряжусь, не беспокойтесь, почтеннейший…
Но почтеннейшего уже ничто не беспокоило. Он спал мертвым сном, уронив щеку на предварительно подложенную под нее для мягкости бороду. От мерного дыхания старца легкий белый клок то взлетал, то снова опадал на стол.
— Кай! — Голос Мастера Ара был совершенно трезв и холоден как лед. Призванный возник в круге света у стола и припал на одно колено. Ни одной душе в Замке не позволялось стоять, когда хозяин говорил сидя. — Собери еды и отнеси пленнице. Хорошей еды. Дорогу спросишь у Хруча. С пленницей не разговаривать, на нее не смотреть.
— Слушаюсь, Мастер.
— Ступай.
Кай мгновенно испарился. Мысли его неслись быстрее, чем ноги по пути на кухню, и так же перепрыгивали через три ступеньки. «Подумать только! Мастер сам посылает меня туда, куда я стремился попасть весь вечер, и что же: „Не разговаривать! Не смотреть!“ Проклятый сатрап! Вот если бы раздобыть зеркало… Да как я покажусь ей на глаза! Я же слышал Мастера Такхейвекха: „урод“, „нелюдь“… Там, в ущелье, во тьме и под дождем она меня небось не разглядела. А теперь! Она же оттуда, из этого… цивилизованного мира. Да еще женщина. Ну, пусть девушка. А на мне, как назло, такие отрепья, и даже сапог нет… И ничего у нее не спросишь! Ни про Анклав, ни про печать… Ведь, если сказанное старым волшебником правда, то помимо Потерянных Земель и Замка существует еще третий, скрытый ото всех мир, населенный магами! Нет, этого просто не может быть! Этого слишком много!»
На кухне Каю едва удалось спасти остатки буковины и пирога от прожорливых гоблинов. Как следует нагрузив блестящий медный поднос, он отправился в северное крыло Замка. Ему не понадобились указания Хруча, чтобы найти дорогу к заклятой камере, где содержалась пленница Такхейвекха. Мальчик давно обнаружил пробитую прямо в толще скалы тюремную галерею, когда тайно исследовал подгорную часть Замка. Спустившись по длинной лестнице, настолько пыльной, что сапоги волшебников и босые лапы гоблинов оставили на ней отчетливые следы, Кай повернул налево. В неверном свете факелов он различил Дриллебёлле, сменившего Крёлле на посту у темницы. Заскучавший гоблин обрадовался посетителю:
— Хо, крысенок! Пожрать принес. Чего? Энто ей, гришь, колдовке? Добре, добре. Глядишь, и заткнется, кошка драная! Слышишь? Воет и воет, шо твоя баньши. Еще беду накличет, попомни мое слово! Может, с голодухи? Я ей грю «Цыть!», да она по-нашему не прет ни шыша. Может, ты ей по-ихнему-то втолкуешь, а?
Кай прислушался. До его слуха донесся звонкий чистый голос, заглушённый толстыми стенами, но все же достаточно громкий, чтобы разобрать слова песни, которую выводила пленница:
Она, как касатка, парит высоко.
Она, как река, не иссякнет легко.
Она — милый берег, где солнечный свет.
Она так любила, но ее больше нет.
Простая мелодия тронула его сердце больше, чем все изысканные переливы Мастеровой арфы.
— Про шо она хуч воет-то?
— Про смерть.
— Во-во! Грю же я, накличет она беду, баба энта, будь она неладна!
Неодобрительно качая кудлатой головой, гоблин отпер тяжелую дверь темницы. Кай ступил внутрь. Тесное, с низким потолком помещение освещалось лишь воткнутой над дверью гнилушкой. Чтобы случайно не взглянуть на обитательницу темницы, он загородился подносом, из-под которого ему был виден грязный каменный пол с клочками соломы. Мальчик двигался вперед, пока не уперся взглядом в край алого бархатного платья с золотым шитьем. Все это время пение не прекращалось.
За спиной Кай услышал скрип закрывающейся двери. Он наклонился, стараясь не смотреть вверх, и поставил поднос у обутых в тисненые башмачки маленьких ног. Его взгляд упал на собственные босые исцарапанные ступни, и мальчик инстинктивно поджал пальцы. Присев на корточки, он принялся освобождать уставленный посудой поднос. Вдруг пение прервалось, и его плечо крепко сжали горячие пальцы.
— Помоги мне, прошу! — Дыхание девушки обдало теплом волосы над ухом Кая. — Ты — единственное человеческое существо среди этих чудовищ. Помоги мне! — В шепоте пленницы слышалось отчаяние. — Я — Юлия Доротея, дочь Рикарда Светлого, члена Совета ОЗ. Бородатый старик — черный маг! Он похитил меня и силой заставил следовать за собой. Остриг и переодел в мужскую одежду, чтобы посланные на розыски меня не узнали. Он убил людей моего отца и, возможно, убьет меня! Помоги мне бежать отсюда, мне некого больше просить!
Все это Юлия Доротея выпалила тихо и на одном дыхании, низко пригнувшись к склоненной голове слуги. Пока она говорила, Кай, молча и по-прежнему глядя в пол, очищал поднос. Большое блюдо с пирогом коснулось пола как раз тогда, когда девушка замолкла, чтобы перевести дух. Такой мальчик и увидел ее в зеркале отполированной меди: бледное лицо с кошачьими скулами, блестящие синие глазищи, шапка темных, неровно обкромсанных волос… Их отражения соприкасались; в белых космах Кая будто запутались пушистые темные пряди. И пахло яблоком. Не запеченным в остывшем уже пироге, а свежим, хрустким, тем замечательным наливом, у которого под тонкой кожей проступает нежный румянец… Точно как на щеках Юлии Доротеи, которая тем временем продолжала:
— Что же ты молчишь? Мой отец — влиятельный человек. Он вознаградит тебя. Ты поможешь мне? Скажи! — Девушка тряхнула слугу за плечо, но, видя, что он не двигается, сама опустилась на колени, пытаясь заглянуть ему в лицо. Кай попятился прочь, забыв поднос и отворачиваясь, стыдясь своего уродства, спасаясь от той боли, которую причиняло ему лицо Юлии Доротеи — неправильное, полудетское и все же непоправимо прекрасное…
— Что же ты?! Трус! Иди, беги! Пресмыкайся перед своим господином, раб! — понеслось ему вслед.
— Я не раб! — вырвалось у Кая. — Я… — Продолжение фразы застряло у него в горле, которое вместо этого заполнил крик. Во рту чувствовался вкус песка, смешанного с кровью. Его тело взорвалось болью, которая была всюду, сбивала с ног и заставляла позвоночник гнуться дугой, а члены дергаться в судорогах.
«Не говорить! Не смотреть!» «Я уже нарушил один приказ Мастера, нельзя нарушать другой…» — извиваясь на полу, как придавленный сапогом червяк, Кай смотрел и смотрел на Юлию Доротею. Он навсегда запомнит ее лицо, меняющееся под волнами разных чувств: удивления, отвращения, испуга, жалости…
