Танит Ли - Владычица Безумия
Олору задорно улыбнулся. (Человеки?) Мгновение спустя ей уже улыбалась хитрая морда лиса, трущегося о ее колени. Совейз кивнула, но не стала принимать звериный облик. Она нравилась себе такая, какой появилась на свет, к тому же превращения были ей пока непривычны.
Главные ворота города стояли запертыми, но, обойдя стену, ночные путешественники нашли другой вход, поскромнее. Совейз дунула, и створки медленно распахнулись.
Женщина, укрытая мантией из черный волос, и рыжий лис, вьюном крутящийся вокруг нее, двинулись по улицам города. Через несколько шагов Совейз пришло в голову, что личина все же, наверное, не помешает, и следующий шаг по мостовой уже сделал юноша — в мягких замшевых сапогах, с короткими, стянутыми в хвост волосами, с острым кинжалом у бедра. Те, кто знали Олору до его превращения, наверняка поспорили бы, что по темным улицам идет хорошо им знакомый юный охотник.
Редкие фонари почти не давали света. Гораздо больше улицы города освещались яркими окнами трактиров и постоялых дворов. Время от времени в черных стенах домов встречались одинокие освещенные окна тех, кто уже проснулся или страдал бессонницей.
«Я могла бы, — размышляла Совейз, — сухим листком подняться ко всем этим темным окнам и заглянуть внутрь. Я могла бы заснуть пушистой кошкой на любом пороге — и пробраться в дом желанной гостьей, едва хозяйка откроет дверь. Или еще можно превратиться в ночной кошмар и заставить весь город стонать и метаться во сне. Или обокрасть их всех, или убить. Я могла бы даже поднять их всех на ноги и гонять взад-вперед по улице, объятых настоящим, не призрачным ужасом. А мой возлюбленный, который ничего не помнит, с охотой тотчас бы вспомнил все, что нужно, чтобы помочь мне.»
Над ее головой алмазной сетью мерцали звезды. Все созвездия высыпали этой ночью на небо, чтобы посмотреть на Совейз, дитя Демона.
«Но только зачем мне это? Неужели это и есть вершина всех желаний — власть над бестолковыми людьми? Неужели цель всего — лишний раз доказать им мощь зла и призрачного мира? Лишний раз покривляться шутом, теша себя и пугая их?»
Подумав это, она почувствовала, как рука в шелковой перчатке коснулась ее щеки.
— Шутовство? Ты теперь называешь нашу любовь этим словом?
— Наша любовь, — ответила она Чузу, который вторым Олору шел теперь рядом с ней, — наша любовь — лишь игрушка для этого мира. И какое же малое значение имеет она для него, наша любовь!
Чуз рассмеялся лисьим тявкающим смехом. А Олору проговорил, тихо и печально:
— Ты разбиваешь мне сердце.
— В таком случае, если ты покачаешься из стороны в сторону, то будешь звучать, как храмовый колокол, когда осколки зазвенят друг о друга.
Так, смеясь и дразня друг друга, они оказались у дверей винной лавки. В окнах ее горел свет, и Совейз шагнула внутрь так уверенно, словно этот погребок и был изначальной целью их прогулки.
Засидевшиеся посетители погребка мирно спали, воздев на бочки ноги в грязных сапогах или уронив головы на скрещенные руки.
Совейз и Олору расположились у дальней бочки в углу. К ним тотчас подскочил толстяк в заляпанном фартуке. Как видно, лавочка одновременно являлась и таверной, а посетители могли получить не только бутыль вина, но и ужин.
— Что желаете, молодые господа? — спросил толстяк у Совейз. — Вина, пива?
— Местное вино, — нараспев во всеуслышанье проговорил Олору, — годится только на то, чтобы разбавлять свиное пойло.
— Верно, — согласился толстяк. — Так будете вы его заказывать или нет?
— А в этом есть своя логика! — рассмеялся Олору еще громче. — Во всяком случае, эти вот свиньи, возлежащие на бочках, выглядят вполне довольными!
Спавшие люди зашевелились и подняли головы. Толстяк, не задавая больше никаких вопросов, исчез за дверью у стойки.
— Кто это назвал меня свиньей? — взревел один из посетителей.
— Только не я, — заявил Олору. — Я никогда бы не осмелился. Но какой-нибудь искренний поборник истины непременно усмотрел бы в тебе именно это животное.
Вскочив на бочку, за которой сидел, Олору простер руки в стороны и запел:
— О великолепный свин!
В этой лавке, полной вин,
Возлежишь ты на столе
И мечтаешь о ботве.
Всякий, и поэт, и льстец
Обожает холодец.
И готовы как один
Петь хвалу тебе, о свин!
Источник его вдохновения, еще слишком пьяный, чтобы понять все изящество поэзии Олору, тем не менее понял, что над ним насмехаются. Выставив перед собой красные кулачищи, он двинулся на обидчика. Совейз заступила ему дорогу.
— С чего это ты так разозлился?
— Отойди, парень! Твой приятель любит песни, так он сейчас услышит, как поет мой кинжал, когда вспарывает животы юным наглецам!
— Что он тебе такого сделал? — серебряным голосом вопросила Совейз. — Назвал свиньей? Но посмотри на себя, разве ты не вылитый боров, грязный и пьяный?
Этого верзила вынести не мог. С ревом, достойным скорее быка, чем борова, он выхватил кинжал и замахнулся. Но рев превратился в крик изумления, а кинжал, пронзив воздух, воткнулся в доски пола. Посреди таверны, поднявшись на задние ноги и болтая в воздухе передними копытцами, стояла свинья, настоящая живая свинья, очень большая и злая. Хрюкая и повизгивая, она мотала головой из стороны в сторону и угрожающе щерила желтые клыки.
После такого оборота проснулись и вскочили на ноги самые сонные любители ночной выпивки. Раздались крики, и самым громким из них был истошный вопль:
— Колдовство!
Опрокидывая табуреты и прихватывая по дороге недопитые бутылки, люди бросились из погребка вон. Как заметили шутники, пьянчуги даже не слишком удивились — просто поспешили оставить страшное место. И чему тут было удивляться, если все окрестности полны слухами о том, что в здешних лесах завелись колдуны?
И только огромная свинья осталась стоять посреди опустевшей лавки, все еще злая, но уже забывшая из-за чего разозлилась. Похрюкивая, она направилась в обход зала в поисках чего-нибудь съестного.
— Умница, — похвалил ее Олору. — Можешь возвращаться домой и с честью доесть свои помои. Из тебя выйдет отличная ветчина.
— А потом, — подхватила Совейз, — можешь подняться в спальню к своим хозяевам и соснуть у них на подушках. Посмотрим, каково будет их пробуждение!
Свинья хрюкнула и, выбравшись из лавки, уверенно затрусила по темным улицам. Олору вздохнул.
— И все-таки мы были слишком снисходительны. Постой-ка, я знаю одного лиса, который может прогнать эту свинью по всему городу и наделать такой переполох…
