Александр Чернобровкин - Были древних русичей
– Сгинули! Все, как один! Словно нечистая слизала!
– Божья помощь прогнала неверных! – поправил поп, но никто его не услышал, потому все бросились обнимать вестника, будто это он прогнал орду.
И толмач не был обделен дружескими тумаками, довольно крепкими, другой бы не встал после таких. Когда радостные крики поутихли, князь произнес торжественно, обращаясь к толмачу.
– Большую беду отвел ты от города. В награду проси, что хочешь.
Толмач без ложной скромности выпятил грудь, пригладил усы согнутым указательным пальцем и, придав побольше простоватости лицу, сказал:
– Мне много не надо: золотой верни да шапку, что поганый извел, – он лукаво прищурил плутоватые глаза, – А к ним добавь самую малость: коня справного, оружие надежное, наряд богатый и огромную бочку медовухи, чтоб на всех, – он обвел рукой собравшихся в гриднице, – хватило!
Князь улыбнулся, подмигнул недовольно скривившемуся ключнику, изрек:
– Вдвое, нет, втрое получишь. А медовуху, – он повернулся к ключнику, – всю, что есть в погребе, выкатывай на площадь, пусть весь город гуляет да князя и толмача добрым словом поминает!
– Быть по сему! – хлопнув себя по ляжке, согласился толмач и направился к выходу, чтобы первым отведать дармовую выпивку.
В дверях его перехватил дружинник, тот самый детина, что прибегал на птичий двор.
– Слышь, толмач, как ты угадал, какой шар тверже?
– Как говорят мудрые люди, тайна сия велика есть, – бросил на ходу толмач.
– Ну, скажи, а? – не отставал дружинник. – Век не забуду, отслужу!
– Так и быть, – остановившись, произнес толмач и поманил пальцем, чтобы дружинник подставил ухо, в которое прошептал очень серьезно: – После долгих лет учебы и странствий, я пришел к одному удивительному выводу. Знаешь какому?
– Не-а, – ответил дружинник и еще ниже наклонил голову, чтобы ничего не упустить.
– А вот к какому, – четко произнося слова, будто втолковывал глуховатому, изрек толмач наставническим тоном, – красные петухи всегда бьют черных.
– А почему? – допытывался дружинник, не поняв скрытой мудрости услышанного.
– А черт его знает! – весело крикнул ему в ухо толмач и, хохотнув, заспешил на площадь, облизывая губы, словно уже осушил не меньше бочонка медовухи.
Знахарь
В просторной избе стоял сильный, густой запах сушеных трав, пучки которых висели на стенах и под потолком да в таком количестве, что казалось, не повернешься, не задев какой-нибудь, но узкоплечий сутулый старичок с птичьим носом, длинным и острым, с поджатым ртом, словно беззубым, и с козлиной бородкой, как-то умудрялся, двигаясь быстро и малость подпрыгивая, отчего напоминал кулика на болоте, проскальзывать между ними, не зацепив. Он то подлетал к печи, отодвигал полукруглую деревянную заслонку и совал птичий нос в топку, к трем чугунам, в которых булькала темно-коричневая жидкость, то отбегал к столу, освещенному лучиной, на котором стояли большое глиняное блюдо с густой темно-вишневой жижей, подернутой пленкой, ступа с пестиком, два туеска с сушеной малиной и черникой и лежали несколько мешочков с семенами трав. Старичок брал по щепотке из мешочков и туесков, бросал в ступу, толок быстрыми, резкими движениями, затем совал обслюнявленный палец в смесь и в рот, пробуя на вкус. Если вкус не нравился, добавлял щепотку-две из какого-нибудь мешочка или туеска и толок дальше, а если нравился, то убегал со ступой к печке, где опорожнял ее в один из чугунов, помешивал варево деревянной ложкой с длинным черенком, и все время бормотал что-то: то ли заклинания, то липроклятия.
В избу ввалился, втянув за собой волну сырого, холодного воздуха, безбородый мужчина, толстый и бледный, похожий на квашню, втиснутую в одежду. Он тяжело вздохнул, пошлепав вывороченными губами, сморщил пухлый нос, сердито посмотрел выпуклыми глазами на пучки трав, недовольно гмыкнул. Неуверенно переставляя толстые короткие ноги, подошел к столу, сцепил бледные и словно студенистые руки на огромном животе и, не поздоровавшись и не перекрестив лба, впился в хозяина тусклым желтоватым взглядом.
Хозяин прыгающей походкой продолжал бегать от стола к печи и обратно, что-то толок, размешивал, обнюхивал – и делал это шустро и молча.
– Бесиво варишь? – заговорил первым гость.
– Варю, – неопределенно ответил знахарь.
– Приворотное или отворотное?
– Отворотное. Чтоб смерть отвадило.
– А-а, ну, вари, коль делать больше нечего, – с презрительными нотками произнес гость и тяжело опустился на лавку у стола.
Прямо перед ним стояло глиняное блюдо с темно-вишневой жижей. Внимательно присмотревшись к ней и принюхавшись, гость спросил:
– Кровь некрещеных младенцев?
Знахарь буркнул что-то нечленораздельное.
– Отведаю? – попросил гость.
– На здоровье, – разрешил хозяин.
С трудом согнув короткую шею, толстяк припал к жиже вытянутыми трубочкой губами, шумно втянул в себя сразу всю. Сыто отрыгнув, облизал губы, а потом недовольно скривился.
– Кровь-то нечеловечья! – пожаловался он.
Знахарь обмакнул указательный палец в остатки жижи на дне блюда, попробовал на вкус.
– И вправду, нечеловечья, – произнес он удивленно. Что-то припомнив, добавил: – Да и откуда взяться человечьей, я ведь ягненка резал.
– А ты сказал!..
– Это ты сказал, – перебил хозяин.
– А ты подтвердил, что некрещеных!
– Ну, правильно! Где же ты видел крещеных ягнят?!
Гость шумно втянул воздух покрасневшим носом итак же шумно выдохнул, вдобавок пришлепывая вывороченными губами, смоченными кровью некрещеного ягненка. И сразу негодование сменилось смирением, покорным отношением к своей невезучей доле, и оплывшее лицо стало еще бледнее и размытее. Он уставился тусклым желтоватым взглядом в земляной пол и замер неподвижно, однако казалось, что жар от печи растапливает его, и гость расплывается вширь, становясь ниже.
– А меня опять побили, – после долгой паузы произнес он безразличным тоном.
– Кто на этот раз? – не отрываясь от работы, поинтересовался хозяин.
– Дьячиха – короста сухоребрая. Ухват вчера об меня сломала. До сих пор болит..
– Ухват?
– Поясница, – точно не заметив издевки, ответил гость. – Кабаном я оборотился, хотел поесть у нее: наготовила прорву, сегодня у дьяка именины, полсела пирует. Ну, залез я в подклеть, пока нашел в темноте, пока распробовал что где, пару горшков, видать, и перевернул. Ее на шум и принесли…
– Черти? – подсказал знахарь.
– Черти меня носят, а ее… неведомо какая сила, но ни добрая, ни злая. И все за волосы ее таскает – совсем лысая уже.
– Как ты в темноте рассмотреть умудрился?
