Stashe - Пустоцвет. Танцующие в огне
— Нет.
Мэрис дотронулся ладонью до щеки Сташи. Та спокойно смотрела на него. За прошедшие 30 лет внешне почти не изменилась. Годы сделавшие ее взрослее, человека превратили бы в старика. Но по меркам приходящих она только входила в пору зрелости. Контуры лица стали мягче, острые скулы узкого хищного лица, доставшегося в наследство от отца, немного округлились. Тонкие брови, длинные черные волосы, вечный беспорядок которых немного раздражал охотника. Но Сташи никому не позволяла расчесывать кудри, и не объясняла почему. Единственное, что совершенно не изменилось в ней — темные, не имеющие цвета глаза, в которых ничего невозможно было прочесть. Из них не пропала жадность, присущая вампирам. Глубины зрачков также легко засасывали неосторожную жертву, без разницы вампира или человека. Случайность, которую никто не смог предугадать. Мэрис моргнул и убрал руку.
— А ты вернулся домой? — прищурившись, и слегка наклонив голову на бок, спросила она.
— Я еще не нашел причины, — криво улыбнувшись, мужчина слегка оттолкнул Сташи и ушел.
28 глава
Я перешла в дом Мэриса. Большое, темное, двухэтажное здание, окруженное заброшенным садом, почти скрывшим его в своих глубинах. Каменная кладка так же нерушимо крепка, но тонкие нити вьюнков находили какие-то щели, цеплялись с упорством присущим живому, и ползли вверх к мутному солнцу. Буйство природы вокруг назвать садом можно было только с натяжкой, почти что лес. Точнее, кусочек его, проникший в город. Хотя, все время забываю, что города приходящих отличаются от человеческих и сильно. Поросшие мхом причудливо изломанные стволы, густые кроны с изумрудной зеленью, склоняющиеся тяжелыми ветвями до земли. Сплетенные как будто из черных кружев низкие кустарники с мелкой листвой, глянцевой, темно-красной. Старые деревья ночами натужно вздыхали и поскрипывали. Густой молочный туман, по утрам погружал сад в изысканную тишину. Странное, но приятное место.
Дом внутри выглядел несколько заброшенным, в комнатах пахло сыростью. Я немного удивилась такому открытию, поскольку Мэрис казался поклонником откровенной роскоши. Показной даже. Во время путешествий мы частенько останавливались в дорогих гостиницах или снимали особняки. Но, несмотря на внешнюю неухоженность, многие вещи здесь — мебель, предметы, картины, какие-то тряпки, висящие на стенах, при ближайшем изучении оказались искусно сделанными. Рука мастера касалась почти каждого предмета. Они создавались с любовью: из дорогих ли тканей или необычных сплавов, вытачивались из дерева или расписывались красочно вязью символов. Я не зря столько лет потратила на обучение и уже могла отличить обыкновенную вазу от произведения настоящего творца.
Винный погреб Мэриса занимал всю площадь под домом и полон исключительных вин, бережно хранимых на специальных полках. Но постельное белье на полках, в шкафах из черного дерева, было отсыревшим, скатерти желтыми, а занавеси на окнах побитыми молью.
Казалось, охотник ждал, что я как-то означу свое отношение к его обители. Было время, мы жили в каменном склепе, потом на постоялых дворах или в снятых на месяцы особняках. Я спала как на шелковом белье, так и на соломе. Так что, если дом Кельзэ являлся образцом ведения хозяйства, то убежище наставника служило лишь памятником ушедшей роскоши. Значения для меня это не имело вовсе. Только произнести подобное, оскорбить хозяина. Я промолчала.
Кельзэ нашла приходящих работников, чтобы те навели порядок. Она же позаботилась о пополнении кладовых и закупке новых постельных принадлежностей. Возможно, и раньше делала это. Относилась к охотнику как к сыну? Или другу сына? Думаю, Мэрис редко бывал здесь, а когда приходил, жил у друзей, возможно женщин. Поэтому дом не стал для него гнездом, скорее временным пристанищем. А теперь мы поселились в нем и вынуждены наводить порядок, обживаться. Превращать необжитой угол в нечто большее.
Кельзэ нашла способ сблизиться. Оказалось, она из моего мира. Ее родители последние из истинных, тех, кто не опустился до крови. Долго путешествовали, но случилось так, что дочь родилась там же, где я. Кельзэ давно потеряла след родных. Иногда понять, о чем она говорит, не получалось, но было приятно послушать рассказы о знакомых местах.
Большую часть времени я проводила с Мэрисом либо одна. Охотник даже мог быть любезным, если не слишком часто…
Прогулки по берегам реки стали нашим привычным досугом. Иногда, он рассказывал истории. Отсекая, впрочем, вопросы и просьбы о продолжениях. Порой на него словно находило что-то. Пристально смотрел в глаза, мягко брал за руку, проводил пальцем по щеке. Чем вызывал растерянное непонимание. Его смешила моя реакция. Только я была почти уверена, что он и сам прячется за этим смехом.
Утро, когда солнце светило ярче всего, мы проводили в комнате, задвинув плотные шторы. Мэрис делал записи о своих путешествиях и позволял посидеть рядом. Я наблюдала за ним и думала. Дни как обычно шли бесконечной чередой, но для меня ход времени внезапно замедлился. Начало — осознание перемен. Не разговоров о них, а пугающего чувства внутри. Зов беспокойства становился нестерпимым, хотелось метаться в поисках источника, уничтожить его. И настал день, когда волна захлестнула и понесла меня на своем гребне.
В то утро настроение у Мэриса выдалось скверным, он швырялся словами, не сдерживал раздражение. Требование оставить его в покое с глупыми вопросами, вызвало неожиданную агрессию. Я обязательно напала бы раньше, но теперь сдержалась и, гневно хлопнув дверью, ушла в свою комнату. Охотник не пытался поговорить, поэтому хрупкое перемирие оказалось нарушенным. А ночью мне приснилась мать, лежащая в луже крови. И ее холодные пальцы. Проснулась, испытывая беспричинный страх — глубокое потрясение, ощущение потери. Боль была так чиста, так остра. Испытание…всегда только болью…
Зов стал настолько сильным, что я приняла решение.
29 глава
Они гуляли по узким тропинкам. Тишина глубокая, насыщенная, мирная — обволакивала. Ветер стих. Туманная дымка медленно рассеивалась, провисая клочками воздушной ваты. Мэрис помог Сташи спуститься к воде. Вежливо подал руку, поддержал под локоть. Девушка в этих потугах особенно не нуждалась. Но после вчерашней размолвки, охотник старался вести себя как можно мягче, словно пытался извиниться таким способом. Ему показалось, что-то неуловимо изменилось. Не находя слов, чтобы описать предчувствие, ощущение, Мэрис жадно вглядывался в лицо Сташи. Ее кожа стала еще прозрачнее, черты лица заострились, стали резче, вытянулись. Она шла рядом, изредка поглядывая на него горящими как угли глазами, и молчала.
