Андрэ Нортон - Леопард в изгнании
«А ведь я и сама могу стать служанкой, а то и кем похуже. Кто знает, получит ли это письмо Сара? Она моя единственная надежда, но когда все сказано и сделано, надежды остается мало».
Воздух в комнате был влажным и спертым, а открытые окна, казалось, пропускали лишь зной, а не свежий воздух. Наверное, стоило сесть за письмо ночью, приносящей хоть какой-то намек на прохладу, но Мириэль не хотела тратить последние гроши на свечи, а плата за отправку этого письма в Англию и так съест половину оставшихся денег — все, что ей еще принадлежало в этом мире. Скоро придется самой зарабатывать на жизнь — ей, дочери титулованного графа, воспитанной лишь для того, чтобы стать украшением какого-нибудь высокородного мужа!
«Но я больше чем просто украшение — Луи научил меня этому. И Сара меня не бросит. Она поклялась мне в вечной дружбе, и она, и ее герцог, и я так боюсь, что те мерзавцы, которые захватили моего Луи, что-нибудь с ним сделают… Нет. Нельзя отчаиваться! Дева Пресвятая поможет мне, если я осталась без друзей. Я знаю, что она поможет мне».
Семья Мириэль, как и королевский род Франции, следовала Старой религии,[30] и население Мэриленда исповедовало преимущественно католицизм. Еще с мрачных времен протестантского правления Карла Третьего те приверженцы Старой религии, что были недовольны жизнью в Англии из-за ограничений, что наложил на их единоверцев Кромвель, нашли здесь новую родину, в которой им никто не мешал служить Богу так, как они хотели. Если бы обстоятельства ее нынешней жизни не зависели так сильно от политики, Мириэль уже давно пошла бы к приходскому священнику просить о помощи. Но она не осмеливалась. Любой из здешних жителей мог оказаться ее другом — или врагом — по самым возвышенным причинам.
— «Дражайшая Сара», — начала она и остановилась. Ей было трудно сообразить, о чем просить, поскольку она сама еще не знала всей силы удара, обрушившегося на ее голову, — просто сердце ныло.
Они с Луи добрались до Балтимора на корабле неделю назад. Денег, которые ждали их здесь по милости герцога Уэссекского, было достаточно, чтобы прилично устроиться в любом уголке Нового Альбиона, поскольку свободных земель в Новом Свете было немерено, и мало кто здесь, вдали от европейских дворов, мог догадаться о страшной тайне вновь прибывших.
«Но кто-то да догадается, ведь не только его милость знает тайну моего Луи! Если бы только Луи послушался меня, мы уехали бы в Коронадо,[31] это так далеко, никто в мире нас там не нашел бы. Я так его просила…»
Слезы снова набежали ей на глаза, и Мириэль резко отвернулась, чтобы не закапать бумагу. Через мгновение она взяла себя в руки и снова принялась за письмо. Нужно тщательно выбирать слова, поскольку Луи сказал ей, что давно уже подозревает слежку, а значит, и ее письма могут вскрыть.
«Не зря он опасался. Волки, что шли по нашему следу, настигли его. Бедный мой муж, он оказался в руках тех, кто воспользуется им как пешкой лишь потому, что он имел несчастье родиться тем, кем родился!»
Слезы потекли по щекам Мириэль. Три дня назад Луи отправился к Нассману, в Балтиморский банк, чтобы получить деньги. Наступил самый опасный момент во всем их путешествии, ведь в банке Луи должен был назвать имя, которое слишком многие знали. Супруги откладывали визит как могли, но жить без средств стало невозможно, и Луи пришлось пойти.
И он не вернулся.
«Сара, Сара, помоги мне! Он пешка в игре безумца! Может, его захватили, чтобы сделать из него короля-марионетку, или это Бонапарт стремится уничтожить королевский род до последнего человека?»
Пятнадцать лет назад нож гильотины опустился на голову Людовика Шестнадцатого, отца Луи-Шарля. А семилетний дофин, находившийся вместе с матерью и сестрами под арестом, с той минуты стал Людовиком Семнадцатым, королем Франции и ценной фигурой в игре как для роялистов, так и для революционеров. Но эта самая фигура каким-то образом умудрилась ускользнуть с шахматной доски и дожить до вполне зрелого возраста, скрываясь в доме аббата де Конде. Случай связал судьбы Луи и Мириэль, и случайная встреча дала начало любви. Воспитанный как обычный человек, Луи не желал принимать той роли, к которой его не подготовили, не желал править народом, который не любил его. Так что когда судьба подарила ему шанс избежать этой ноши и жениться на любимой женщине, он с готовностью им воспользовался.
«Какими глупцами мы были! Как могли мы вообразить, что нас оставят в покое!» — с горечью думала Мириэль. Луи был слишком ценным символом и для роялистов, и для императора, и даже для Англии. Захвативший истинного короля Франции держал меч у глотки империи Наполеона.
Мириэль решительно обмакнула перо в чернила.
«Дражайшая Сара, я молю тебя о помощи. Помоги мне и моему мужу. Он пропал, и я не знаю, где он. Я одна в чужой стране, у меня нет друзей, я боюсь за собственную жизнь…»
Мириэль проснулась на заре. Она до глубокой ночи засиделась над письмом к Саре, пытаясь как можно скорее закончить его при свете мерзкой сальной свечи, которую неохотно дал ей хозяин. Перевязав толстый пакет и запечатав все узлы крохотным огарком, она уже не могла заснуть. Бедняжка опустилась на колени на щербатый пол и много часов простояла так, перебирая четки и умоляя Пресвятую Деву спасти Луи и вернуть его или, если это не удастся, привести ее саму к супругу, чтобы она разделила с ним любую судьбу, которую приуготовил им Господь. Наконец усталость овладела несчастной, она упала на постель и заснула не раздеваясь и не выпуская из пальцев гагатовых четок.
На рассвете, очнувшись от неспокойного сна, Мириэль встала, тщательно оделась, зачесала длинные черные волосы назад, заплела их и, уложив короной вокруг головы, спрятала под шляпкой. Шляпка была старомодной, из набивного ситца, натянутого поверх плетеной соломки, но достаточно глубоко сидела, и к тому же к ней крепилась вуаль, которая скрывала лицо. Главное — выглядеть прилично, это единственное, что ей оставалось.
Приведя себя в порядок, Мириэль как могла изучила результат с помощью маленького ручного зеркальца. Она была в простом дорожном платье из нимского хлопка цвета индиго и в полушелковой темно-синей мантилье, окаймленной алым атласным кружевом. Изящные кисти рук были плотно охвачены светло-коричневыми перчатками — тщательно хранимым напоминанием о былой роскоши; они стоили больше, чем весь остальной туалет.
Мириэль взяла ридикюль[32] и на миг остановилась. Маленький мешочек слишком легко украсть, а она смертельно боялась потерять письмо или деньги. В конце концов, хорошенько подумав, она завернула золотые монеты — все ее оставшееся богатство — в один из платков Луи, чтобы не звенели, и сунула и их, и письмо в мешочек. Приподняв платье, она крепко привязала ридикюль к поясу нижней юбки, упрятав его в складках.
