Кэрол Берг - Песня зверя
Мне удалось рассмотреть все детали экипировки Всадника, не роняя их. Я спросил, что тут можно улучшить, какие мерки надо снять, словом, задал все вопросы, которых от меня ждали, и ничего лишнего. Зенгал отвечал охотно и подробно — любой солдат говорит так о своих нуждах. Нас прервали всего один раз — когда дракон зарычал так близко, что клинки вспыхнули в пламени и земля содрогнулась под ногами. Я изо всех сил старался не выказать позорную слабость, свидетелем которой был элим, а Зенгал умолк, подошел к занавеске и выглянул в сумерки. Казалось, несколько ответных вспышек встревожили его, но не настолько, чтобы он не допил вино и не налил себе из бочонка еще. Он повернулся и принялся бесстрастно смотреть, как я, стоя на коленях на ковре, нарочито внимательно изучаю груду обугленных доспехов. Я проглотил ком в горле и выдавил:
— Как они страшно ревут. Вот уж никогда не думал, что так близко подберусь к драконам. Признаться, очень не по себе становится, когда они рычат так… сердито.
Зенгал фыркнул:
— Нечем им сердиться-то. Безмозглые они. Они вообще такие — злобные и до крови жадные. Другие и не бывают.
Просматривая записи элима, я задал несколько банальных вопросов о драконах. Всадник отвечал, хотя и без всякого интереса. В вихре за дверью кружились искры. Снова раздался рык — еще ближе. Я почувствовал, как кровь отхлынула от лица. Зенгал утробно расхохотался и нагнулся надо мной — голый он почему-то был еще страшнее, чем в доспехах.
— Вы что, боитесь, что дракон просунет сюда язык и попробует, каковы нынче портняжки? Спокойно. На этой неделе их уже кормили, да и костлявый вы слишком на их-то вкус. Ежели я тут, так хоть вот нашего Давина можно бояться больше, чем кая.
Когда Всадник назвал по имени элима, сидевшего от меня на расстоянии вытянутой руки, я чуть не позабыл, о чем собирался спрашивать. Нарим велел мне обратиться за помощью к некоему Давину на дороге в Валлиор. Да нет же, это совпадение. Конечно, совпадение… И тут, протянув элиму перчатку Всадника, я встретился взглядом с его спокойными светлыми глазами. Семеро богов! Он знает, кто я такой! Но размышлять об этом времени не было. Надо постараться как можно скорее, пока я еще хоть что-то соображаю, разузнать то, из-за чего я здесь оказался.
— Неужели они не волнуются из-за чужих или из-за того, что кто-то что-то не то делает? То есть мне можно кричать, выть, в колокола трезвонить?
Всадник сплюнул за порог, налил себе из бочонка еще вина и залпом осушил кубок.
— Волнуются? Они что, сенайские дамы? Драконы никогда ни из-за чего не волнуются! Вы еще скажите, что вулкан разволноваться может! Или что молния забеспокоится, или что смерч обидится! Они просто делают, что делают, и вам и таким, как вы, крупно повезло, что кое-чего они не делают без нашего с братьями разрешения! — Он снова высунулся повернуть вертел, а потом уселся, не одеваясь, на меховую постель и осушил еще один кубок.
Я едва сдерживался, чтобы не закричать на него. Я хотел спросить его, почему погибли и Каллия, и Джеральд, и Гвайтир, и Элис, и все остальные. Все было зря. Я никогда не был ближе к драконам, чем сейчас, в этой самой долине, я никогда и пальцем не трогал Всадника, если не считать бессмысленного покушения на того, который насиловал Каллию. Я никогда, ни разу не делал ничего такого, что можно было расценить как угрозу их благополучию. Никогда.
— Ага, — кивнул я. — Всадники защищают нас всех. Даже мерзкое флорианское отродье, что сидит посреди всего этого. — Я натянул башмаки, словно собираясь уходить, поднялся и махнул рукой в метель. — А как вам удается… каким образом заложники не погибают среди драконов?
Зенгал рыгнул и пожал плечами.
— Второе кольцо делаем, — объяснил он. Язык у него начал заплетаться. — Трое наших все время сидят с малявкой. Круглые сутки. Тратим время на игру в дочки-матери, чтоб ее. А в конце концов они все равно погибают. — Он взмахнул рукой с золотым кубком, и камни засверкали в пламени костра. — Но мы с этого кое-что имеем.
— Я слышал, что как-то раз заложнику удалось сбежать из лагеря, проскочить мимо драконов. Как же…
Молниеносным движением, никак не сообразным с массивной фигурой и выпитым вином, голый Всадник схватил меня за горло и прижал к стене. В сгущавшихся сумерках взметнулись искры, обжигая мне лицо и руки. В ноздри ударил густой приторный запах вина.
— Все врут! — заорал Всадник. — Врут все! Не было тогда ни каев, ни Всадников! Все улетели! Заложников сторожили простые солдаты, да им еще и приплатили за измену! И никакому проклятому певцу-горлопану не сделать так, чтобы каи выпустили пленников! Не бывает!..
— Нет-нет, конечно нет, — прохрипел я, задыхаясь. Шея под его рукой так и горела. — Конечно, я этому не верю. Так, спросил. Спросил — и все.
Элим отшатнулся к стене, нащупывая у пояса ножны с кинжалом.
Зенгал встряхнул меня, словно желая удостовериться, что я его слушаю.
— Эта тварь позорила нас, потому что отца его сжег кай. Он врал, хитрил, подмазывал кого надо, всех хотел убедить, что Двенадцать Семейств уже не так сильны, как прежде. Но мы-то его остановили, так? Проучили его, так?
— Да, — выдавил я. — Вы его проучили. Теперь он молчит.
Элим уже обнажил кинжал и готов был ударить Всадника, но спрятал клинок за спину, когда Зенгал отпустил меня и снова, пошатнувшись, потянулся к бочонку.
— Пора мне идти, — пробормотал я, стараясь унять дрожь в коленях и прижимаясь к стене, чтобы держаться подальше от Всадника. — Вы нам очень помогли, господин мой Зенгал, не хотелось бы злоупотреблять вашим временем.
Зенгал фыркнул, нетвердой походкой прошел мимо меня и плюхнулся на меховую постель. Кубок выпал из его руки, и вино быстро впиталось в дорогой ковер.
Я не был бы человеком, если бы не взглянул на голую спину пьяного Всадника, доверчиво мне подставленную, и не подумал о драконьей плети и о том, как сладко было бы отомстить. Что из того, что после этого меня ждет немедленная смерть? Но сил у меня не было, пальцы не смогли бы сжать рукоять, да это бы ничего и не изменило… ничего, кроме меня самого.
Мне вспомнился Горикс, блаженная улыбка, с которой он после целого дня истязаний бросал меня в камеру, сломленного и окровавленного. Он трогал мои раны и облизывал пальцы и губы и тихонько рычал от наслаждения, и глазки его блестели. Когда я посмотрел в зеркало в доме моего кузена, я не нашел в собственном лице ни малейшего сходства с тем, каким оно было в двадцать один год. Оттуда, где некогда был Эйдан Мак-Аллистер, любимец богов, на меня взглянули смерть и пустота. Но я знал, как выглядит зло, и смерть была куда краше. Я натянул ботинки, поплотнее завернулся в плащ и вышел в метель.
