Ольга Вешнева - Огрызки эпох
На открытом пространстве я не ограничивал скорость. Мне удавалось догнать быстроногого зайца, но я часто промахивался при броске на добычу. По инерции меня отбрасывало в противоположном от нее направлении. Длительное преследование жертвы вообще не входило в перечень моих возможностей. Я быстро выдыхался и падал на иссушенный жарким солнцем ковыль. Дыхание перекрывало наглухо. Воздух переставал поступать в легкие как через нос, так и через рот. Внимательнее присмотревшись к бегущим собратьям, я заметил, что они держат рот приоткрытым, а голову наклоненной к земле. Такое положение позволяло снизить нагрузку встречного потока воздуха на дыхательные пути. Мне быстро удалось отрегулировать дыхание при скоростном беге. Но следить за приближающимися преградами и успевать обогнуть их стало труднее. Прикрывая для защиты от пыли глаза, я забывал проверять наличие препятствий на пути.
Как только я немного освоился в стае и поверил в то, что съедение мне не грозит, судьба подкинула неприятную новость. Людмила запретила мне охотиться вместе с соплеменниками и участвовать в разделе их жертв до тех пор, пока я не поймаю свою первую настоящую добычу: крупное животное или волшебное существо. Если этого не произойдет в течение недели, я сам стану ее добычей.
Первой экзаменационной ночью воздушный след привел меня к кабаньему стаду. Я бесшумно подкрался с подветренной стороны и притаился за гнилым поваленным деревом, скользким от мелкого серого мха. В неглубоком болоте принимали грязевую ванну три уважительного размера кабанихи. Одну из них окружали подросшие поросята.
Я решил начать охоту с ближайшего поросенка, а в случае удачи догнать любую из бездетных кабаних. Свирепые лесные свиньи — нелегкая добыча для вампира. Подкожный жир мешает проникновению яда в их кровь. Для умерщвления кабана требовалось порядочное время покататься на его спине, вгрызаясь в заплывшую салом шею, с риском быть повергнутым оземь, затоптанным его копытами и распотрошенным его клыками. Чтобы пойти на такой риск, следовало прервать логическое течение мыслей. Этого я не сделал.
Выбранный поросенок приподнялся, вращая крючком хвоста, и заманчиво хрюкнул. Я легко перемахнул через гнилое дерево и ухватил его задние ноги. Тут на выручку подоспела рассерженная мамаша. Она поддела меня пятачком под самые ценные для любовника части тела и подбросила вверх.
Неизвестно, кто визжал громче: отпущенный мной кабанчик, или я сам. Я с головой скрылся в болоте и чудом оттуда выкарабкался, хватаясь скользкими пальцами за разваливающиеся в руках гнилушки. Кабаны за это время покинули пределы охотничьих угодий.
До утра мне удалось поймать пару непуганых мышат, снять с ветки спящую пеночку и вытащить из-под дубового корня злобного барсука с огромными когтями.
Несмотря на то, что я тщательно вымылся в реке перед возвращением в нору, от меня разило свиным навозом. Собратья брезгливо воротили носы, а Людмила и вовсе переселилась из нашей спальни в общую комнату.
Две ночи подряд я питался мелкими зверьками и птенцами. Третьей ночью наткнулся на кровавый след лося. Аппетитный запах довел меня до нужной степени безрассудства. Я напрочь забыл об осторожности, считая, что добыче от меня не уйти. Лось проплывал неторопливой иноходью среди осин, берез и вековых дубов. Я обогнул его с севера по ветру, забрался на высокий дубовый сук над звериной тропой и замер в ожидании.
Сохатый великан высунул из листвы плешивую голову, коронованную развесистыми рогами. Он подергал мясистой верхней губой, проверяя воздух, и зашагал дальше. Неподалеку от меня лось остановился у молодой осины и навалился на нее грудью, пригибая к земле. С хрустом и чавканьем стал обкусывать нежную листву с гибких веток. Беспокойно ерзая в предвкушении собственного ужина, я подсчитывал ароматные кровоточащие язвы на ногах зверя, где копошились личинки овода. Ободрав верхушку одной осины, лось занялся соседней и подвинулся ближе ко мне. От испарения ненавистной смолы я едва не расчихался. Беглой мыслишкой я предположил возможность отравления кровью животного, злоупотребляющего ядовитой снедью, но растущий голод не принял во внимание это мимолетное сомнение. Тем более, что прежде от лосиной крови мне дурно не становилось.
Готовясь к прыжку, я затаил дыхание. Дубовый сук тихонько скрипнул, прогибаясь под моим весом. Лось навострил уши, обернулся, глядя ниже моей высоты, и попятился к засаде.
Прыгнул я немного раньше, чем надлежало, и свалился ему на круп. Когти скользнули по гладкой шерсти. Падая, я ухватился правой рукой за хвост лося и повис на нем. Перепуганный зверь с ревом подскочил и лягнул меня в живот. Сбросив нежелательный груз, он умчался в чащу, проторяя дорогу широкими рогами.
Я отлетел в колючие лапы раскидистой ели (повезло, что не напоролся на осину). Обшитая собольим мехом фуфайка, снятая с загрызенной Ахтымбаном толстой купчихи, смягчила удар. Я отделался легким испугом. Но этой ночью мне не удалось добыть ничего, кроме шерстинок из лосиного хвоста.
Следующая ночь была еще хуже. Увлекшись погоней за косулей по тесному ивняку, я угодил в медвежью яму. Купчихина фуфайка снова меня спасла, да только выбраться без посторонней помощи из глубокой ловушки было непросто. Я промучился до полуденной жары, пытаясь выпрыгнуть наружу. После изнурительных «тренировок» я смог зацепиться когтями за корень дерева и подтянуться вверх.
В нору я примчался с опаленными солнцем щеками и, свернувшись клубком, жалобно скулил до их заживления. А заживать мои раны стали намного медленнее, чем прежде. Сказывался постоянный голод. Соплеменников душещипательные стоны не разжалобили. Никто меня не покормил. Даже главная защитница смотрела на меня как на недостойного вечной жизни растяпу и отказалась от моих ласк.
В последнюю ночь испытательного срока я бесцельно слонялся по лесу, не пытаясь выследить неуловимую дичь. В печальных раздумьях я старался понять, что хуже: сбежать от стаи навстречу голодной смерти или стать ужином сородичей. Оба варианта предстоящих событий мне одинаково не нравились.
Вершины корабельных сосен озарило просветление небес. Я не знал, куда бежать, да и не мог, обессиленный, далеко уйти до восхода солнца. Начали просыпаться певчие птички и разрабатывать осипшие за прохладную ночь голоса неуверенным посвистыванием и треньканьем. Они покачивались, дергая яркими хвостиками, на высоких тонких ветках, недосягаемые для моих когтей. Когда-то я любил гулять в лесу, подпевать птахам тоненьким свистом. Но теперь меня разозлили их радостные трели. В порыве гнева я высоко задрал голову и провизжал вампирский боевой клич.
