Анна Гурова - Лунный воин
– То что надо, – сказал Рей. – Я готов.
– Я тоже готов, – добавил Ким. – Брат, по оплате потом сочтемся.
По знаку гадателя ученик вышел и вскоре вернулся, осторожно, словно нефритовую вазу, неся перед собой небольшой медный таз для умывания. Тазик был самый заурядный, повидавший виды, потертый и исцарапанный. Ким решил, что юродивый наверняка утащил его с какого-нибудь постоялого двора. Кушиура поставил тазик на стол и плеснул в него немного воды из стоящей поблизости вазы. Потом протянул друзьям по тонкой полоске бумаги.
– Пишите вопросы, господа.
– Можно задавать только один вопрос за раз? – уточнил Рей.
– Да.
Рей призадумался. Ким, наоборот, ни мгновения не колеблясь, быстро черкнул несколько знаков и протянул полоску гадателю. Кушиура не спеша опустил ее в тазик и устремил взгляд на воду.
Время шло. Гадатель смотрел. Ничего не происходило.
– Ну как? – спросил Ким, когда ему надоело ждать.
– Не понимаю, – проговорил Кушиура, он явно был растерян. – Вода мутнеет. Дна совсем не видать…
– Расплылись чернила? – предположил Ким.
– Нет, не в том смысле – тазик не хочет ничего показывать. Никогда прежде такого не бывало…
Гадатель отвел взгляд от воды, нервно наматывая на палец бороду.
– Простите за дерзкий вопрос – что вы там написали, сударь?
– Это же очевидно, – ответил Ким. – Попросил назвать имя той девчонки, которая будет завлекать меня во власть тьмы.
Кушиура испустил вздох, напоминающий предсмертный стон, закатил глаза и принялся водить руками над тазиком.
– Может, сменить воду? – издевательски посоветовал Рей.
Гадатель даже не заметил его насмешки. Его пальцы с длинными ногтями мелко задрожали.
– Простите, господа, – пробормотал он. – Возникли непредвиденные сложности. Тазик решительно не хочет мне отвечать. У меня такое ощущение, что кто-то вмешался в ход гадания. Прошу вас посетить меня завтра в любое удобное время, и мы попробуем еще раз. Надеюсь, за ночь я разберусь… А вас, сударь, я должен предостеречь, – обратился он к Киму. – Если дело тут в вашем вопросе, боюсь, что вас ожидают неприятности. Будьте очень, очень осторожны…
– Нет, какое наглое мошенничество! – возмущался Рей на обратном пути. – Затвердил, как попугай, – «вы станете бессмертным, вы станете бессмертным… ». Удивительно, что этот лицедей до сих пор пользуется успехом! Надо подать на него донос в канцелярию Небесного Города…
– А мне понравилось, – заявил Ким. – Завтра обязательно забегу к нему еще раз. Интересно, что он высмотрит в этой посудине?
– Да ничего! Или опять что-нибудь соврет.
– Мне показалось, он и в самом деле испугался…
– Отвертелся от работы самым примитивным образом – наверно, не успел заготовить речь… Ну ладно, – успокоившись, сказал Рей. – Больше у меня денег на гадания не осталось, так что придется отправляться, так сказать, в темноту или удовольствоваться сегодняшними байками. Хорошо хоть злодейка мне на пути не встретится. И кровавой тайны у меня в прошлом нет. Кстати, что за тайна-то?
– Понятия не имею, – небрежно ответил Ким.
Глава 10
Стрекозий остров.
Открываются адские врата
Мотылек проснулся среди ночи и некоторое время расслабленно лежал в полудреме, на грани сна и яви. Что-то его разбудило – то ли невнятный возглас, то ли тихий стон вдалеке… Он приоткрыл глаза, но в хижине было темно – хоть глаз выколи. И тихо до звона в ушах. Мотылек чуть не уснул снова, но что-то мешало, смущало его. Давила на уши тишина. Даже дыхания деда не было слышно. Мотылек, осознав это, протянул руку, чтобы нащупать Хару, тихонько прошептал:
– Дед, ты спишь?
Рука нащупала пустоту. Постель с дедовой стороны была холодной. Мотылек приподнялся в постели, сел и позвал в голос:
– Дед Хару!
Никто не отозвался. Мальчику стало не по себе. «Квисины украли деда!» – с готовностью пришла трусливая мысль. «Глупости! – строго сказал себе Мотылек. – Дед просто вышел… мало ли зачем, может, ему прогуляться захотелось. Сейчас он вернется…»
Мальчик лег в постель. Сон совсем пропал. Дед не возвращался. Издалека снова донесся тот странный звук. Далекий, тихий. Но Мотыльку вдруг стало жутко одному в хижине. Он встал, завернулся в одеяло и вышел на крыльцо.
И сразу окунулся в кромешную тьму. Только в небе сияли, громоздясь друг на друга, созвездия – такие роскошные и яркие, какие бывают только в конце лета. Мотылек невольно засмотрелся, восхищение на миг отвлекло его от поисков. Пока стоял, налетели комары, принялись вкрадчиво жалить. Мотылек завернулся в одеяло по самые уши и крикнул погромче:
– Да где ты?
Опять не дождавшись ответа, Мотылек спустился с крыльца и пошел к входу в храм. Каменные плиты, влажные от ночной росы, леденили босые ноги. Еще издалека он заметил в храме слабый свет – и обрадовался. На каменном крыльце стояли два фонаря. Дедов уже погас, второй едва теплился. Мотылек поднял свой фонарь, отодвинул занавеску и вошел в храм.
Посреди храма, на полу, стояла жаровня, в которой дотлевали угли. Рядом с жаровней на полу неподвижно лежал шаман.
– Дед, ты спишь? – тихонько окликнул его мальчик.
Шаман не отозвался. Мотылек подошел поближе, наклонился над дедом. Тот лежал неловко и неудобно, как небрежно сброшенная с плеч одежда, дышал тяжело, с усилием. Мотылек поставил на пол фонарь, заглянул шаману в лицо и испугался.
Лицо было чужое. Что-то случилось с Хару – как будто вынули из него главное, тот стержень, на котором держалась душа. Пропал легкий, подвижный шаман Хару с глубоким взглядом и ласковой улыбкой – осталось костистое, подобное мощам девяностолетнее тело, давно отслужившее свой срок в этом мире.
– Дед, не молчи! Что с тобой? – со страхом проговорил Мотылек, прикасаясь к руке шамана. Рука тоже была чужая – тяжелая, сухая и холодная. Этот холод шел как будто изнутри, и когда Мотылек его ощутил, ему захотелось отбросить руку, как ядовитую змею. Но вместо этого он сжал ее крепче и снова настойчиво окликнул учителя.
На этот раз Хару медленно поднял веки. Мотылек заглянул в его глаза – как в зимние омуты. Всё, что прежде плескалось и играло на поверхности, ушло в глубину, скрываясь от надвигающейся стужи. Хару смотрел куда-то сквозь Мотылька, дальше, в другой мир. У мальчика побежали мурашки по рукам, по спине, словно и его окатило этим нездешним холодом. Ему почудилось – явственно, почти зримо, – что за его спиной открывается огромная дверь, прямо посреди ночного неба распахиваются невидимые створки, за которыми – нечто такое, что чернее самой черной ночи. Из двери потянуло сквозняком, и Мотыльку показалось: этот сквозняк хочет выдуть душу из его тела.
