Мирей Кальмель - Песнь колдуньи
Его речи вовсе не успокоили Филиппииу. Последняя же фраза повергла ее в ужас.
— Не говорите так! Особенно в этом месте…
— Мою душу тяготит другое, моя Елена, — о вас одной я думаю день и ночь. И эта любовь подпитывает мою ненависть к де Монтуазону, потому что при одной мысли, что он снова начнет ухаживать за вами, захочет обладать вами, я теряю рассудок.
Испуганная Филиппина вскочила на ноги. — Поклянитесь, Лоран, что вы не станете ему вредить!
— Неужели вы считаете меня настолько подлым? Думаете, я могу прикончить его во сне? — возмутился Лоран де Бомон и, оторвавшись от подушки, попытался еще чуть-чуть приподняться, несмотря на страшную боль в ребрах.
— Нет, конечно, — смягчилась Филиппина. — Лягте, прошу вас. Вы очень бледны, и я не хочу еще раз стать причиной вашего нездоровья.
Он подчинился, скорее потому, что в таком положении едва мог дышать. Когда юноша закашлялся, Филиппина поспешила принести ему кубок с водой. Между приступами кашля она, придерживая его голову, помогла ему напиться. Ее обеспокоил хорошо слышимый свист в легких.
— Давайте вернемся к этому разговору позднее, — предложил он, превозмогая боль.
— Не думаю, что это возможно, — отозвалась девушка, отстраняясь.
Дождавшись, когда он снова ляжет, она добавила:
— Я пришла попрощаться. Сегодня я возвращаюсь к отцу.
— С кем-то из ваших близких случилось несчастье?
— Несчастье явилось на кончике вашего меча. Я недостойна более находиться в этой общине. Поэтому я покидаю ее раньше положенного срока. Но прежде я прошу вас пообещать мне, что, несмотря ни на что, вы никогда не станете подвергать свою жизнь опасности во имя чувства, которое я не разделяю.
Он побледнел, но на этот раз рана была ни причем.
— Я должен понимать это как признание, что вы меня не любите?
— Ни вас, ни Филибера де Монтуазона, повторяю вам снова, Я думала, что влюбилась. Я ошиблась. Лучше забудьте меня, глухим голосом закончила Филиппина, испуганная выражением его лица.
Лоран де Бомон скомкал в кулаже простынь. Гордость его была уязвлена.
— Вы требуете от меня невозможного.
— Я буду молиться, чтобы это случилось. Он окинул ее умоляющим взглядом.
— Вы готовы, дорогая кузина? — спросила, входя в комнату, Сидония.
— Я предан вам до последнего вздоха, помните, — шепнул девушке Лоран де Бомон вместо прощальных слов и отвернулся лицом к стене.
Филиппина смирилась. Несколько шагов — и она уже стояла рядом с ожидавшей ее Сидонией.
— Этот юноша проснулся?
— Нет, — соврала Филиппина.
— Что ж, тем хуже для него. Сестра Альбранта передаст ему наши пожелания скорейшего выздоровления…
Сидония обняла девушку за плечи.
— Я только что виделась с твоими сестрами. Они очень огорчены твоим отъездом. Быть может, если ты их навестишь, они немного повеселеют.
— Но что скажет аббатиса? Я ведь наказана… — удивилась Филиппина, но не стала сопротивляться, когда Сидония взяла ее за руку и повлекла за собой.
— Не думайте больше об этом. Все улажено.
Они вышли из лечебницы, и Филиппина поразилась тому, как жарко было на улице. Она забыла, что на дворе лето, находясь взаперти в здании с крохотными окнами и толстыми стенами, прекрасно сохранявшими прохладу.
Она пересекла двор, с наслаждением вдыхая запах цветов, и наконец оказалась в спальне, где ее ожидали сестры.
Девочки бросились ей навстречу. Филиппина обняла их по очереди, счастливая от того, что может поговорить с ними. Она понимала, что в ее распоряжении всего лишь несколько минут. Она пообещала сестрам, что будет часто их навещать и писать им письма. Когда же колокол стал созывать монахинь к обеду, она посоветовала им поскорее бежать в столовую.
Когда девочки вышли, Филиппина подошла к стоявшей в стороне Сидонии:
— Мне бы хотелось попрощаться с настоятельницей. Сидония кивнула. Печаль в ее взгляде удивила девушку, она не знала, какова причина этой печали. Сидония тут же спрятала ее за ласковой улыбкой:
— Моя карета у ворот. Не торопитесь, я подожду, сколько понадобится.
Аббатиса стояла вытянувшись, сцепив за спиной руки, и смотрела во двор из окна комнаты Жанны де Коммье, супруги барона Жака де Сассенажа, которую все считали умершей, когда в дверь постучали. Она не шевельнулась.
— Стучат, мадам, — сказала Жанна, когда стук повторился.
— Я слышу.
— Хотите, я открою?
Аббатиса со вздохом отошла от окна и открыла дверь, за которой, как она и предполагала, оказалась послушница.
— Филиппина хотела бы увидеться с вами перед отъездом, мадам, — шепнула ей послушница.
— Скажите ей, что вы меня не нашли. Это приказ, — добавила она, видя, что послушница переминается с ноги на ногу, пытаясь придумать повод для возражений.
Та ушла, понурив голову.
— Какое красивое имя — Филиппина… Кто это? — спросила Жанна.
Аббатиса остановилась рядом с ней:
— Вам оно ни о чем не говорит?
Жанна, округлив красивые губы, погрузилась в раздумья, потом спросила тоном ребенка, который понимает, что сделал что-то не так:
— А должно говорить?
— Нет, — успокоила ее монахиня и вернулась к окну. Во дворе она увидела Филиппину, которая смотрела на окна ее кабинета, явно расстроенная тем, что аббатиса не захотела с ней проститься. За спиной аббатисы Жанна спросила:
Почему она уезжает?
— У нее скоро свадьба, — рассеянно ответила аббатиса. Она смотрела, как Филиппина медленно идет к воротам.
Там ее ждала сестра Альбранта. Вместе они вышли заворота и скрылись из виду.
— Вы расстроены?
— Мы всегда грустим, когда те, кого мы любим, нас покидают.
Последовало долгое молчание. Аббатиса стояла и смотрела, как медленно удаляется от крепостной стены экипаж, окруженный многочисленным отрядом охраны.
Что толку жалеть о пролитом молоке?..
Аббатиса старела. Она надеялась, что Филиппина станет очень набожной. Она намеревалась сделать девушку своей преемницей, и тогда та поймет, почему они с Альбрантой лишили ее общения с матерью, которая превратилась в пародию на саму себя. Она поймет, почему место Жанны де Коммье здесь и нигде больше. Только здесь ей не угрожала опасность, исходящая от мужчин. Опасность, исходящая от нее самой. Она так на это надеялась! И ошиблась. Филиппина де Сассенаж была создана для брака, как и ее мать. Слишком легкомысленная, слишком беспечная… Аббатиса никогда ми смогла бы ей довериться. Как сильно бы она ни любила Жанну де Коммье, забота о ней легла на плечи монахинь тяжким бременем. И ни одна из дочерей Жанны не могла помочь нести его. Итак, она приняла решение: если Сидония сможет держать язык за зубами, аббатиса унесет свою тайну в могилу, а за Жанной до конца ее дней будут ухаживать монахини общины. Так будет лучше. Для всех.
