Оксана Демченко - Демченко Оксана
Дождь обнял, как родного, принял и спрятал в серой мешанине тугих струй. Рёйм подошел к борту, более не спотыкаясь на скользких досках и не сомневаясь в своей свободе.
- Если я прыгну вниз, я утону?
- Тут глубоко, - согласилась мавиви. - Асхи сила и возможность, она не мост и корабль.
- Тогда мы возьмем шлюпку, - опьянение не покидало, скорее наоборот.
Рёйм подставил лицо прохладному дождю и улыбнулся. Глупо все, неорганизованно и нелогично... Что делать на берегу ему, именуемому махигами - бледным? Он не желал воевать на стороне адмирала и ментора, но вдвойне он не готов сражаться против тагоррийцев и привычной с рождения цивилизации. Едва мавиви доберется до своих, он сделается не нужен и не интересен даже ей. Благодарность не в счет. Он уже преступник в мире бледных и еще станет изгоем и даже врагом в мире смуглых... Так почему же хочется петь, словно добрый боженька наконец-то исполнил самое заветное желание? И более того, подарил чашу света. Вот она, без сил и возможности самостоятельно двигаться лежит на руках... живая, лучше любых суеверий и гораздо дороже. Шеулу пришлось ненадолго устроить возле борта, чтобы спустить на воду самую маленькую шлюпку. Бросить веревочную лестницу и, снова подхватив драгоценную ношу, неловко и медленно ползти по качающимся ступеням вдоль мокрого, пахнущего гнилым мхом, борта.
Когда корабль остался далеко позади, врач позволил ненадежному якорному канату лопнуть. Флагман вздрогнул и тяжело повел бортами, кряхтя и опасно ворочаясь в темной воде. На палубе закричали, взревел во всю силу глотки быстро трезвеющий боцман, мелькнули пятна фонарей. Рёйм усмехнулся: теперь работы всем хватит до рассвета. И раньше ментору погони не затеять, точно. Прежде восхода солнца он едва ли преодолеет приступ, так еще точнее.
Волна вынесла лодку далеко на отмель и отхлынула, плеснув напоследок шумно, прощально. Рёйм подхватил мавиви на руки и побрел в сторону темного близкого леса, подставляющего ночному дождю лапы ветвей и радостно впитывающему влагу. Движение соков звенело в стволах, листья расправлялись и избавлялись от пыли... А в гудящей голове копилась тяжелая усталость.
- Надо еще немного идти, - виновато вздохнула Шеула. - До оврага, вниз по склону и опять вверх. Еще раз вниз, еще раз вверх. Там хорошее место, я знаю, лес так говорит. Тебе асхи помогает. Вот. Корень вывернут, под ним яма. Пещера, так?
- Если большая яма, то да, пещера...
- Я хорошо знаю ваш язык! Пещера... Там будет спокойно. Обещаю.
Рёйм молча кивнул и побрел дальше, дождь стекал по спине и пытался поделиться силой, ободрить и освежить, но даже он не мог сделать опытным ходоком врача, привыкшего сидеть и писать словари. После второго оврага Рёйм так выбился из сил, что уже не видел ни деревьев, ни пещеры, ни даже лица Шеулы. Он уложил женщину прямо в куртке и свертке ткани на землю, сухую и невидимую - потому что сила асхи не позволяла её ощутить сполна. И сам Рёйм упал рядом, провалившись в небытие переутомления скорее, чем голова коснулась земли...
Когда Рёйм очнулся, он осознал то, что было давно известно адмиралу. За состояние легкости и радости опьянения платят муками похмелья. За восторг обретения силы рассчитываются сходным образом. Тело непослушное и чужое, голова раскалывается от тянущей и гудящей боли. Зато память свежа, и вчерашние поступки вызывают мучительное недоумение, смешанное с сомнением. Вот сейчас он откроет глаза и окажется лежащим на узкой койке в своей каюте. И осознает, что испытал не более, чем приступ бреда...
- Вы, бледные, смешные: вы нежные, от себя беззащитные, - едва слышно шепнула Шеула, старательно выговаривая слова.
И проклятущая головная боль сгинула, как тень случайного облака... Рёйм улыбнулся, потянулся, хрустя суставами и шипя от боли в мышцах. Как же хорошо, что не бред. Что можно сжать пальцы на узком, но крепком запястье мавиви и убедиться: не приснилась. Живая, рядом, цела. Врач нехотя и медленно, опираясь на локти, попытался приподняться, затем заставил себя сесть и оглядеться. Низкое солнышко подпирало стволы косыми колоннами зримого плотного света. Крыльями бабочек трепетали листья всех оттенков, он прежде и не обращал внимания, сколь разнообразна зелень. По склону оврага курчавым толстым ковром стлался кустарник, поднимался до самой пещерки и ловко прятал от взглядов вход, оставляя достаточно света. Шеула лежала точно так, как он вчера оставил - на спине, не особенно удобно и ровно, под правым плечом камень, голова откинута и повернута влево, наверняка очень неудобно. К тому же он во сне не отпускал правую руку мавиви и, судя по всему, порой тянул к себе - вон как в локте выпрямлена, даже глянуть неловко.
- Утро, - вслух подумал Рёйм. - Шеула, я очень глупый и смешной бледный, ты права. Вчера я думал: как жить на берегу и что скажут твои родичи... А теперь в голову лезут мысли куда более сложные. У меня нет ножа. Я позорно бросил даже саквояж с инструментом. Я не умею охотиться и не знаю леса. Как мне доставить тебя к твоему народу живой, не умирающей от голода? Как нам спастись от погони?
Мавиви рассмеялась, так мягко и тихо, что на душе сделалось теплее: не сердится и не находит его опасения оправданными. Уже хорошо. Рёйм разместил женщину поудобнее, убрал из-под её плеча камень и снова завладел рукой, оправдывая такое поведение необходимостью учесть пульс.
- Ни одна мавиви не имела такого славного ранва, - гордо и совершенно серьезно сказала Шеула. - Ты не отличаешь вечер от утра, смешно... но не плохо, опыт придет. Ты глух и слаб: ты спал и не слышал, здесь, внизу, в овраге, шли люди, много, с оружием. Не страшно: ты научишься слышать, я знаю. Ты охотиться не умеешь, ты лесу чужой, вот... Не думай, все мелкости.
- Мелочи?
- Да! - женщина рассмеялась, радуясь пониманию и старательно, без спешки выговаривая слова, наверняка заранее приготовленные и обдуманные. - Ты не слабый. Ты упрямый, хорошее слово! Ты всегда нес кожаный мешок, нес, не бросил. Устал, совсем устал, не помнишь? Если устал, вот так - не бросил, ты врач! Мешок, я думаю - сакоййяш, да? Ты один такой ранва, проснулся слабый, без асхи, но нет жалости о силе. Ты один, кто не брал силу - убивать, не нарушил главный поток, не делал волнение и беспорядок в мире... Ты поклоняешься мне теперь, когда я больна и слаба. Есть ранва, они думают: буду брать силу мавиви, я главный. Мне спокойно с тобой, легко. Я тебе поклоняюсь. Вот. Совсем поклоняюсь, Рёйм. Внутри. Душой, да?
Рёйм перестал тупо рассматривать саквояж, действительно лежащий в дальнем темном углу пещеры, явно брошенный туда им самим. Не важно. Теперь - не важно. Он осторожно повернулся к Шеуле, склонился над ней, заглядывая в ночную синеву глаз. Если бы вчера кто-то сказал ему, немолодому человеку с посредственной внешностью, без достатка, имени и знакомств: самая красивая женщина этого берега будет тебе поклоняться... Он бы и смеяться не стал. Какой смысл потакать злым издевкам? Вчера собственная жизнь казалась понятной и удручающе серой до последнего дня: выжить в гнилом чреве корабля, рядом с ядовитейшим ментором, вернуться в окрестности университета, оплатить взнос в гильдию и получить врачебную практику. Потолковать с кем следует и подобрать вдовушку, не особенно старую, умеющую вкусно готовить и экономно вести хозяйство... Тоска и обреченность была в тех планах, а вот возможности выбора - не оставалось. Грядущие заранее определенные дела казались оковами, из которых нет избавления на каторге жизни.
