Ольга Голотвина - Привычное проклятие
Да уж, что сбылось, то сбылось! Авигир не забудет этот день до смерти!
— Она мимо меня прошла, глянула — словно помои выплеснула. И громко так: «Отец, за вещами надо смотреть в оба: здесь ночует всякий сброд!» Плечиком дернула и дальше пошла.
— Да, тонкая натура… А увильнуть от свадьбы нельзя?
Ответное молчание было выразительнее слов.
— Ты в семье единственный сын?
— Нет. Но двое старших женаты.
— Ясно-понятно…
Кринаш призадумался, потирая шрам на лбу. Сколько раз он зарекался вмешиваться в чужие дела! Но Разве удержишься, если перед тобой сидит неплохой парнишка и уныло глядит в свою будущую жизнь — скомканную, неудавшуюся, загубленную. Жизнь, в которой он неразрывно связан со злобной, истеричной бабой.
Она спит сейчас за две комнаты отсюда, эта ранимая, глубоко чувствующая натура. А в воздухе словно продолжает звенеть ее пронзительный голос. И чаще всего звучат слова «мерзкий» и «отвратительный»…
Кринаш не выдержал. Со скучающим видом поднял голову и, разглядывая паутину меж потолочных балок, сообщил — не собеседнику, а шустрому паучку:
— Забавную штуку рассказали мне проезжие из Гурлиана. Собирают у них в Аргосмире корабли для дальнего похода. Слыхал легенду о Земле Поющих Водопадов, до которой добрался когда-то Ульгир Серебряный Ручей?
— Да, в Огненные Времена. Похитил прекрасную Жаймилину и с ней отправился…
— Ага, — бесцеремонно перебил Кринаш мальчишку. — Ученые люди как-то вычислили, где эта самая земля должна быть на самом деле. Вот гурлианцы и решили туда сплавать. Но наемники в путь особо не рвутся: легенда-то страшноватая! Людей не хватает, рады любому. Плавание впрямь будет опасным, можно ждать всяких ужасов…
— Самый ужасный ужас спит за две комнаты отсюда! — с выражением сказал Авигир.
Юноша изменился на глазах. Исчезла понурая сутулость, взгляд стал живым и блестящим. Сейчас Авигир не выглядел беззащитным, трогательно нелепым мальчишкой. Молодой мужчина глядел на стену над плечом Кринаша — и видел катящиеся волны, зеленые берега в цветочной пене, звонкие водопады, срывающиеся с темных скал.
— Ну, хозяин, я твой должник! Сколько проживу, столько и в долгу буду! О таком я и мечтать не смел! По стопам великого Ульгира!..
«Даже мгновения не раздумывал!» — укололо Кринаша чувство вины. Вряд ли он узнает, вернулся ли этот отчаянный мечтатель из опасного похода!
Но обратного пути уже нет: вон как светятся глаза юнца!
А если к утру передумает, струсит — значит, ошибся в нем Кринаш. Тогда не жалко, пусть живет подкаблучником у сварливой стервы, демоны с ним!
— Я прямо сейчас отправлюсь в путь! — словно прочел его мысли Авигир.
— Ночью-то? Ну нет, опасно! Я разбужу, когда начнет светать.
— Какой уж тут сон! Я пока напишу пару писем.
* * *Прозрачная вода рассвета немного развела непроглядные чернила ночи.
Кринаш держал в поводу гнедую лошадь Авигира и чувствовал себя на собственном дворе конокрадом и злоумышленником. Впервые он так провожал гостя — крадучись, воровски, чтобы никого не разбудить.
Забрехал было Хват, высунулся из пристройки Верзила. Кринаш отвесил псу пинка, а рабу махнул рукой: мол, уйди! И продолжил настырно, как заботливый отец:
— Дорогу помнишь?
— Конечно!
— Денег до Гурлиана хватит?
— Если что, продам перстень.
— В харчевнях кошелек не вытаскивай, деньгами не хвались. Со случайными попутчиками не откровенничай. Слуга — человек надежный?
— Верю ему больше, чем себе.
Занятые беседой, эти двое не заметили, как на крыльце мелькнула темная фигура — и скользнула в дверь, которую Кринаш оставил приоткрытой…
— Ну, храни тебя Безликие! Письма я передам… Не написал, что едешь в Аргосмир?
— Не такой уж я дурак!
Авигир вывел свою гнедую за ограду, вскочил в седло — и копыта ударили по размякшей от недавнего дождя земле.
Хозяин затворил калитку, задвинул засов. Обернулся на одно из верхних окон и улыбнулся при мысли, что барышня Рурита в это оконце могла бы увидеть своего жениха, скачущего прочь.
Вины перед гостьей он не чувствовал. Не столько потому, что она хаяла «Посох чародея», сколько из-за ее жестокого каприза: пусть, мол, Кринаш высечет Верзилу…
Как же! Сейчас! Из-за прихоти проезжей дуры он положит своего раба под кнут!
Кринаш старался со слугами обращаться со спокойной, разумной строгостью, но от себя не скроешь: к Верзиле у него отношение было особое. В нем хозяин видел собственную судьбу — какой она могла бы стать.
Пусть бедняга потерял память, пусть не знает, кем был прежде и какое носил имя, — все равно многое в нем выдает прежнее ремесло.
Воин. Явно воин. Это помнят руки, помнят глаза, слишком гордые для невольника. Да, в каменоломнях плети надсмотрщиков научили его терпению, но терпение и смирение — не одно и то же. Хоть старается Верзила угодить нынешнему хозяину, нет в нем льстивого подобострастия, которое выдает того, кто рожден в рабстве.
Кринаш, бывший десятник, готов спорить на что угодно: парень был наемником!
Не забыть одного случая… Как-то в тревожное время, когда приходилось ждать нападения разбойников, Кринаш ночью вышел взглянуть, не спит ли Верзила, поставленный охранять двор.
Верзила не спал.
Он стоял в полосе лунного света — серьезный, собранный, с закаменевшим лицом. В руках держал палку от старой, давно растрепавшейся метлы. Сейчас палка не выглядела ни смешной, ни жалкой — так привычно подняли ее широкие ладони в позицию «верхний щит». Тело легко и естественно приняло боевую стойку, деревянный «меч» описал полукруг — прием этот назывался «крыло бабочки».
Кринаш бесшумно повернулся и ушел незамеченным. Не мог он на это смотреть. Больно было. Тошно.
Попавшему в плен наемнику дают, по обычаю, возможность откупиться. Не сможет — станет рабом. Такой участи Кринаш когда-то боялся хуже смерти. Деньги тогда у него не держались (может, оттого теперь и стал таким прижимистым), а родни, чтоб выручить, не было… А потерянная память… Да сколько раз Кринашу в битве перепадало по голове — вон и шрам на лбу остался. Могли ему память отбить? Могли. И очень даже запросто…
С тех пор и повелось: смотрит Кринаш на Верзилу — видит себя. И старается не обидеть его зря, не унизить лишний раз. Была даже шальная мысль: не даль ли парню волю? Но потом Кринаш прикинул: а что для бедняги изменится? Уйдет? А куда? Где ему будет лучше-то — без имени, без памяти, без друзей? А здесь честная работа, верный кусок хлеба и люди, которые к нему неплохо относятся. А раз так, то незачем Кринашу спешить с ненужными добрыми делами и разбрасываться собственным имуществом…
