Холли Лайл - Дипломатия Волков. Месть Драконов. Отвага Соколов
— Я вообще-то не знал, что на поганой твари так неудобно ездить, — ответил Хасмаль.
Грабители зафыркали, а главарь их, покачав головой, изрек:
— Я уже почти верю тебе… почти… потому что сделать такую глупость — ничего не оставить при себе, может только человек, у которого никогда не было собственной лошади.
Другой разбойник заметил:
— Поглядите, а между ног-то все сбито. Похоже, ему действительно еще не приходилось ездить верхом.
Хасмаль ощутил прилив надежды. Он остался нагим, при нем не было ничего, однако одежду всегда можно украсть, а если отыскать пищу и место для ночлега, то, имея в своем распоряжении нужное время и некоторые вещества, он всегда сумеет наворожить себе какую-нибудь защиту, найти работу…
Но надежда умерла, едва появившись на свет.
— Ну что, потрошим его? — осведомился кто-то из разбойников, и вожак ответил:
— Зачем? Чтобы перепачкать кровью мою новую одежду? Повесим его, и делу конец.
— Зачем вешать? — вопросил Хасмаль. — Лучше отпустите меня. Зачем нужно меня обязательно вешать?
— А вот отпустим тебя, и расскажешь стражникам, где мы с тобой повстречались. Или сколько нас здесь сшивается, и какой улов они могут найти, если решат посмотреть. Нет уж! Лучше мы хорошенько растянем твою шею, пока ты вообще не перестанешь болтать. Так-то надежнее. — Он повернулся к своим: — Вяжите его и пошли.
— Со мной?
Хасмаль все еще надеялся на счастливый исход: если они не повесят его прямо сейчас, возможно, он сумеет найти лазейку для спасения.
— Если б мы вывесили тебя возле дороги, — объяснил вожак на удивление терпеливым тоном, — то сами указали бы дорожной страже место, где находимся. А так отведем тебя подальше в лес — и готово.
Голос его говорил: обижайся не обижайся, а дело есть дело.
Впрочем, Хасмаль не мог найти в своей душе понимания.
Бандиты отошли достаточно далеко, увлекая за собой пленника. Где-то по пути один разбойник без всяких просьб принялся извиняться за то, что его ведут так долго: дескать, если запашок донесется до дороги, то уж власти-то его точно учуют. Он не сказал запах трупа,однако в пояснениях не было нужды. Хасмаль понял, что представляет собой живой труп. Он наконец сдался, утратив любые надежды, и обмяк, предоставив бандитам возможность самим тащить его вперед. Он прекратил всякое сопротивление. И в этот самый миг до его слуха донеслось пение. Сперва ему показалось, что он слышит голоса кейриев,до срока начавших напевы, которые будут сопровождать его путешествие в Край Тьмы; однако же кейриипели только усопшим, но не живым, и кое-кто из разбойников вздрогнул, услышав подобные звуки.
— Боислы?-шепнул кто-то.
Боислами назывались огромные, волосатые лесные твари; приняв человеческое обличье, они заманивали к себе обреченных на смерть путешественников… Хасмаль не стал бы клясться, что подобных созданий не существует — в конце концов, он видел куда более страшные вещи собственными глазами, — однако ему еще не доводилось слышать, чтобы боислов обнаруживали в цивилизованных краях. Кроме того, никто не упоминал, что эти существа поют.
— Охотники, наверно, — предположил рядом некто, также стараясь не возвышать голос.
Но тут откуда-то прилетел припев, а с ним ласковый минорный писк палочки-флейты.
Кхаадаму, кхаадамас, мерикаас чеддае
Аллелола во садее.
Эмас авесамас беторру фаэддро
Комосум кхаадаму жи.
— Нет, — ухмыльнулся вождь, словно леопард, наткнувшийся на стадо коз, которое отбилось от пастуха. — Это Гирусы; клянусь Коцем, первая удача за сегодняшний день.
Разбойничье счастье сулило Хасмалю половину удачи. Прекрасную песню выводил звучный и трепещущий баритон, в голосе звучали боль и утрата, но, услышав ее, Хасмаль мог опечалиться еще больше, только если бы при первых звуках разбойники потащили его к ближайшему дереву. Ну а пока он мог надеяться в равной степени на оба исхода: на возможное избавление от смерти и весьма вероятное низвержение в ад.
Гирусы,сказал разбойник, точнее — отвратительные Гиру-налле: целый народ, занятый грабежом, более утонченным и организованным, чем придорожный; известные всей Ибере и за ее пределами конокрады и воры, специализировавшиеся на собаках, самоцветах и редких металлах, знаменитые лжецы и карманники, утверждавшие, что некогда им принадлежала власть над всей Иберой; самое главное — как утверждали ночные шепотки, произносимые за глухими ставнями и запертыми дверями, — похитители детей, юных женщин и симпатичных парнишек; работорговцы, кои без зазрения совести сбывали этот товар и не испытывали особых угрызений совести в отношении того, куда, кому и зачем они его продают. По мнению Хасмаля, люди, имевшие дело с Гиру-налле — не утруждавшие себя лицензиями покупатели, приобретавшие рабов, не уплачивая налогов и не оформляя бумаг, — шли на это лишь потому, что нуждались в легко ликвидируемых невольниках. Хасмаль знал, что повешение — далеко не самая тяжелая смерть; попав в отнюдь неласковые руки Гиру, он мог в итоге ознакомиться с одним из непростых ее вариантов.
Впрочем, выбора у него не было никакого. Разбойники снова потащили его вперед — уже более быстрым шагом, а вожак их начал посвистывать: долгая затихающая нотка, два коротких резких и возвышающихся свиста, а затем трель. Пока грабители спешили вперед, он повторил свой сигнал не менее трех раз, а на четвертый добавил целую птичью песню, хотя рожденный в городе Хасмаль не имел ни малейшего представления, голосу какой птицы подражает главарь. Когда разбойник умолк, на окрестных деревьях, где только что царили тишина и покой, зашевелились. Из-за ствола громадного фикуса вышел человек — бледнокожий, сплошь покрытый веснушками и светлоглазый. Заплетенные в сотни косичек рыжие волосы достигали талии, усы также были заплетены и украшены на концах золотыми бусинками. Он улыбнулся, блеснув в лесном полумраке золотыми зубами. Конечно же, это был Гиру-налле. Хасмаль охотно заплакал бы, если б не подумал, что сей поступок ухудшит его положение. Остальные Гиру, засевшие вокруг, не стали выходить из укрытий, но Хасмаль чувствовал: их здесь предостаточно. И все до одной стрелы были направлены прямо в его почки.
Обнявшись с предводителем разбойников, Гиру сказал:
— Тра метакгли, ваверрас ама Талларфа ахаава?
Захохотав, предводитель хлопнул Гиру по спине.
— Аллему кхееторрас саммес файен цеоррей ллосади, во ему аве. Хайки тахафа кхааррамас салледро.
