Лев Гроссман - Волшебники
— Нашли себе Гензеля и Гретель с пряничным домиком, — пробурчал Квентин. — Чуял я, что физики крутые ребята.
— Через час обед, — заметила Элис.
— Я не пойду.
— Сегодня барашек под розмарином, картофель дофин… — Эйдетическая память Элис удерживала и такие детали.
— Может, устроим свой семинар, снаружи?
— Да уж, это их впечатлит, — фыркнула Элис.
Сено на лугу убрали, оставив только края; от огромных коричнево-желтых стогов падали длинные тени.
— Ты кто у нас, фотомант?
— Фосфоромант.
— И что сие означает?
— Сама пока точно не знаю. Летом практиковалась в фокусировании, рефракции и прочем. Если направить свет в обход какого-нибудь предмета, тот делается невидимым, но хотелось бы сначала понять почему.
— Покажи что-нибудь.
— Я почти ничего не умею, — тут же застеснялась она.
— Да ладно тебе. У меня вон даже специальность определить не смогли — я нифиганемант.
— Это временно. Искры же ты пускал.
— Нечего прикалываться над моими искрами. Давай, сделай предмет невидимым.
Она скривилась, но все-таки привстала, подняла руку, растопырила пальцы. Они стояли на коленях лицом к лицу, и он вдруг обратил внимание на полную грудь под тонкой, с высоким воротником блузкой.
— Следи за тенью. — Элис пошевелила пальцами, и тень от ее руки вдруг исчезла, рассыпавшись радужными огнями.
— Здорово.
— Где там. Жалкое зрелище. — Она отряхнула руку от чар. — Невидимой должна стать вся рука, но получается только с тенью.
Вот она, физическая магия, встрепенулся Квентин. Это тебе не танцы с древесными феями, тут нужна грубая сила.
— А наоборот можешь? Навести луч, как через увеличительное стекло?
Элис тут же сообразила, к чему он клонит.
— Гмм… кажется, у Калвча и Оуэна что-то про это есть. Локализация, стабилизация.
Сложив большой и указательный пальцы колечком, она проговорила в него пять длинных слов. Свет внутри кольца заколебался, искажая попавшие в фокус траву и листья, и свелся в ослепительно-белую точку. Квентин отвел глаза. Элис переместила руку, и земля внизу задымилась.
— Если меня вышибут из Брекбиллса по твоей милости, я убью тебя, понял? В самом буквальном смысле: сделаю так, чтобы ты умер.
— Смешно. Когда Пенни меня ударил, я ему сказал то же самое.
— Ты сказал, а я сделаю.
Они с Элис решили прожечь дверь коттеджа. Если это тест, рассудил Квентин, его надо пройти — не важно, каким именно способом. Правил им не сообщили, поэтому о нарушении речь не идет. А если весь дом заодно сгорит, так Элиоту с его компашкой и надо.
Действовать приходилось быстро: солнце уже слабело, и нижний его ободок близился к деревьям за лугом. Стало немного прохладнее; в коттедже зажегся свет и, как показалось Квентину, хлопнула пробка.
Элис подняла округленные руки над головой, словно удерживая большую корзину. Магическое увеличительное стекло, созданное ею таким образом, насчитывало в диаметре дюжину ярдов, и верхний его край приходился вровень с буком, выше трубы коттеджа. Квентин определял его границы по дифракции воздуха. На точку накала невозможно было смотреть.
Когда Элис стала в пятидесяти ярдах от двери, Квентин, держа руку щитком, стал выкрикивать указания:
— Выше! Ага… помедленнее! Еще! Все, хорош!
Жар коснулся его лица, запахло дымом и тлеющей краской. Эту дверь явно не позаботились заговорить от огня. Они боялись, что закатное солнце будет плохим помощником, но канавка в дереве успешно росла. Дверь решено было резать по горизонтали, и луч прожигал ее если не насквозь, то близко к тому. Хуже было то, что Элис нетвердо держала цель: однажды луч отклонился и прожег ямку в стене.
— Чувствую себя полной дурой, — сказала она. — Как там дела?
— Нормально!
— Спину больно. Долго еще?
— Нет! — соврал Квентин — оставалось еще около фута.
Элис, компенсируя убывающую энергию солнца, расширила радиус. Квентин, не знавший толком, что она шепчет — заклинания или ругательства, — заметил, что за ними, прервав вечернюю прогулку, наблюдает седовласый профессор Бжезинский. Он специализировался по зельям, вечно ходил с пятнами на штанах и в прошлой жизни экзаменовал Квентина посредством развязывания узлов. Бжезинский держался очень прямо, носил толстые свитера и курил трубку в стиле электронщика 50-х годов.
Ну все, подумал Квентин, прощай колледж. Однако профессор всего лишь вынул трубку изо рта, сказал «продолжайте» и ушел назад к Дому.
Минут через десять Элис разрезала дверь до конца и тем же манером вернулась обратно. Разрез светился багровым огнем.
— Ты испачкался, — сказала она и стерла со лба Квентина сажу.
— Может, еще разок пройтись, для пущей уверенности? — Идей у него больше не было — будет плохо, если не сработает эта. Не ночевать же здесь, в самом деле, и в Дом побежденными тоже не хочется возвращаться.
— Света недостаточно. — Элис, похоже, совсем обессилела. — Под конец линза расширилась где-то до четверти мили. Если взять еще шире, она начинает рушиться по краям.
Четверть мили? Сильна подруга.
В животе у него урчало, небо наливалось густой синевой, обгоревшая дверь выглядела хуже, чем он полагал. Элис провела обратный разрез нечетко, канавка местами двоилась. Если они напортачили, она его точно убьет.
— Ну что, вышибать?
Элис задумчиво сморщилась.
— А вдруг за ней кто-то есть?
— Тогда сама говори, что делать.
— Не знаю… — Она потрогала канавку там, где та успела остыть. — Почти насквозь, кажется.
На двери имелся молоток в виде руки, держащей чугунный шар.
— Ладно, отойди.
Господи, только бы получилось. Квентин уперся в дверь ногой, испустил вопль, как восточный единоборец, и вложил всю свою тяжесть в удар молотком. Верхняя половинка двери рухнула, не оказав никакого сопротивления, а он по инерции плюхнулся на дорожку.
В теплом свете, льющемся из коттеджа, обрисовалась девушка с четвертого, кажется, курса. Держа в руке бокал с красным вином, она смотрела на Квентина без всяких эмоций. Элис, прислонившись к стене, заливалась беззвучным хохотом.
— Обед почти готов, — сообщила девушка. — Элиот сделал соус аматричьяна. Гванчиале[12] мы не достали, но, по-моему, и обычный бекон сойдет — как вы думаете?
В камине, несмотря на теплый вечер, трещал огонь.
— Шесть часов двадцать минут, — из кожаного клубного кресла сказал толстый парень с волнистыми волосами. — Почти норма.
— Назови им свое время, Джош, — предложила девушка — звали ее, кажется, Дженет.
