Когната (СИ) - Сальников Алексей Викторович

Дома его встретили не сказать что неприязненно. Родители обрадовались. С коллегами общаться почти не довелось, потому что Константина отправили в отпуск по здоровью, предложили, когда окончательно оклемается, место для обучения в каком-нибудь институте, если будет такое желание. Отец звал вахтером на завод: «А что? Ответственная работа — с несунами бороться». Константин обещал, что подумает, и на самом деле размышлял, что идея неплохая. Пока ходил на процедуры, познакомился с соседской девочкой. Остальные соседи его вежливо сторонились, а она, ее сестра, их отец и мать как-то спокойно восприняли слухи про Константина.

В квартире проблем не возникало, но порой к Константину вязался другой сосед по дому. Подстерегал, спрашивал при всех, знает ли Константин, что «эта тварь» сделала с детьми его брата. Константин всегда терпеливо останавливался на его призывное: «Э! А ну стой!» Без возражений выслушивал претензии насчет своего неправильного поступка, покуда соседа не оттаскивали друзья. Считал это вполне обоснованной претензией. А однажды услышал, как тот сказал, утягиваемый в глубь двора, к домино, шашкам или пиву: «Не был бы ты гэбэшником, я бы тебя голыми руками задушил, меня бы оправдали».

— Так я и не гэбэшник уже давно. Давай, души, — предложил Константин.

Услышал ответ:

— Руки марать неохота!

Такие обидные слова что-то надломили в Константине, и он не поленился, доковылял до вредного соседа, сцепился сначала с ним, затем с его друзьями, которые пытались их разнять. Ему, конечно, накостыляли, но больше затем, чтобы он пришел в себя и прекратил драку, чем чтобы уложить в больницу еще на какое-то неопределенное время. Такой миролюбивый исход драки подтверждался и словами «хватит, хватит, мужики», доносившимися со всех сторон от только что выбывших из непосредственного участия персонажей, и тем, что, когда вредный сосед крикнул: «Ну все! Теперь ходи и бойся!» — вломили еще и ему.

С распухшей рожей, сбитыми кулаками и дополнительными болями во всем теле Константину пришлось через два дня после драки ковылять по повестке в местное отделение МГБ. Там он встретил нового начальника взамен того, что взял его за жабры в шестнадцать лет. Новый полковник с обожженным лицом и стеклянным глазом с непонятным удовольствием сказал при виде Константина:

— Красавец! Уже пить начал? Молодец! Поведение, достойное кадрового офицера!

Константин объяснил, что не пил, а подрался на трезвую голову.

— Это, конечно, все меняет, — сказал полковник саркастически, — и поднимает твой моральный облик на недостижимую высоту!

— Меня Дмитрий Нилыч зовут, — назвался полковник, будто Константин не мог ознакомиться с табличкой на двери его кабинета. — Ты чего на письма оттуда не отвечаешь? Твоя дракониха думает, что мы тебя тут за твой проступок в застенках держим и пытаем. Выбиваем правду, зачем ты сделал то, что сделал. Представляю, как она запоет, когда ты послезавтра в драконьем посольстве появишься с такой харей, чтобы драконий орден за заслуги перед мегаполисом получать.

— Товарищ полковник, никак нет. Никуда я не пойду, ни в какое посольство.

— То есть как не пойдешь? — сощурился полковник почему-то с азартом.

— Не хочу, — сказал Константин. — Что вы сделаете? Уволите? Так я и так почти уволен, что я — не понимаю?

— Ишь ты какой! — восхитился Дмитрий Нилыч. — Шустрый! Не рано на пенсию собрался, Костя?

— Так куда я теперь годен? — ядовито осведомился Константин.

— А я куда? — жадно спросил полковник и давай блестеть глазами и лицом, ожидая, как Константин заблеет, пытаясь оправдаться.

— У вас… вы все-таки начальник — нашелся Константин. — И…

Дмитрий Нилыч по-дирижерски завертел рукой, как бы призывая Константина продолжать, а сам уже говорил:

— …и на ваше место, Дмитрий Нилыч, можно хоть свинью посадить, хоть пень, лишь бы они бумажки подписывать могли… Так ты собирался меня похвалить? Так?

— Не так, — слегка вскипел Константин. — Не так! Я хотел в более вежливую форму эти слова оформить.

Дмитрий Нилыч крякнул от удовольствия и объяснил:

— Костя, у нас полно ответственной работы, которая не требует обеих ног, реакции и всего такого. Разумеется, прежних веселых приключений я тебе не обещаю. Но тебя не отпускают, хочешь ты этого или нет. Оклемаешься, с больничным сюда.

Когда Константин вернулся на работу, он услышал обрывок разговора коллег: «…он просто рвал и метал. Говорил: “Ага! Вот как! То есть, стоит ранение получить, и сразу, как кошку, за шиворот — и на мороз! Думаете, остальные сотрудники этого не увидят?!”» Дальше подслушивать было некрасиво.

После посещения посольства Константин читал полученные от Волитары письма в хронологическом порядке и с досадой отмечал все растущее, от послания к посланию, обеспокоенность его судьбой. Ему хотелось телепортироваться к Волитаре, сказать ей: «Да все в порядке, успокойся уже!» Но как она могла успокоиться, когда ей донесли, в каком виде он явился на вручение ордена. Пришлось писать чуть ли не каждый день, объяснять, что с ним происходило эти месяцы, про драку упомянуть, объяснить обстоятельства, приведшие к ней, саму драку обрисовать во всяких подробностях, рассказать, что погорячился и поэтому нахватал лишних тумаков. Но возобновленная переписка поначалу не вызвала у нее доверия. Волитара чувствовала холод в его словах, хотя он вроде бы писал, как и раньше, в тех же выражениях. Решила, что отвечает ей другой человек. Задавала каверзные вопросы, например, про журналы на дне ящика стола ее брата. Как только поверила, что он — это он, угадала усталость от нее, которую, очевидно, заметила в очередном больничном разговоре. (Одним визитом к Константину Волитара не ограничилась, побывала у него несколько десятков раз и затесалась в состав делегации, что провожала его в город.)

Только она думала, что это были слова насчет того, что она аристократка, — но это его не удивляло и не утомляло, с этим-то как раз Константин ознакомился еще в книжках о прошлом и позапрошлом веке, о крепостных и помещиках. Например, «Муму». Уж где точно была описана Волитара, так это там. А он чувствовал себя собакой. А Волитара, помимо того что занимала в его воображении роль взбалмошной старухи, каким-то образом играла еще и роль Герасима. Чтобы позлить ее, он предложил прочитать рассказ Тургенева и поделился мыслями насчет героев в ней. Константин думал, что она сделает паузу между письмами, но Волитару не так-то просто было затормозить, она написала даже раньше обычного. В своем внеочередном письме она писала:

«Я поняла. Ты на мои слова про коммунизм и коммунистов обижаешься. Я объясняюсь. Я женщина есть, я не всегда для того, чтобы мысль передать, говорю. Иногда я для того, чтобы у мужчины лицо вытянулось, слова употребляю. А еще я рыцарем-драконом являюсь. Я не всегда, чтобы объяснять свои слова и поступки, время имею. Ответственностью за множество драконов я и так чуть ли не с рождения обременена. Я сочувствия не прошу, но ты его, если честно, проявить мог бы. Ты, что я тобой пользуюсь, считаешь, я это понимаю. Но, дорогой Костя, это ты на мне катался. (Шутка)».

Он ответил:

«Волитара, извини, если показался резок. Наши письма читают цензоры с обеих сторон, и они наверняка уже вообразили себе всякое, чего не было. Нет, меня в какой-то момент задела твоя шутка. Ты написала, что посчитала, сколько я боролся с женщиной-драконом в тот день, пока с ней не справилась группа захвата. Три секунды. И якобы я проиграл, потому что секунд было три, а я всего один. Я не чувствую себя проигравшим. Если бы такое случилось еще раз, я бы попробовал еще раз остановить ее и поймать живой. Потому что увидел в ее глазах отчаяние, которого не могу пожелать никому в жизни, даже самому злейшему врагу.

Пиши, пожалуйста, пореже. Ты замужем, в конце концов. Твой супруг может подумать бог знает что. Даже мне неловко от твоего последнего письма».

Следующее письмо от нее было с припиской внизу, с иероглифами, начертанными неизвестной рукой: