Дмитрий Володихин - Омерзение
На несколько часов до обеда и после обеда вокруг Игоря вырастала небольшая зона, где древние законы выполнялись. В ней всегда чисто. В центре нее умиротворенный человек занимается делом, которое он прекрасно знает, и к которому не питает отвращения; даже, черт побери, испытывает к этому самому делу своего рода уважение. Трудится честно, на совесть, не торопясь, без суеты. Так, чтобы с первого раза получалось наилучшим образом. Делает свое дело солидно, можно сказать, со вкусом, как хороший работник обедает после трудов праведных. Время в этой зоне неизменно течет как praesent continious, качеством же perfect. Нечего сказать о работе Игоря: она медленным солнышком восходит утром, упорно стремится к зениту и заходит к концу рабочего дня, бег ее важен и не спор; но зато и неостановим. Еще это похоже на тонкую упрямую струйку воды, без устали вытачивающую клин в сомкнутом фронте хаоса.
Спокойный труд вышел из чести. Излюблен блеск, сверкающее мнение, искусство эффектной самопродажи, умение презирать, не умея. Желание работать, высказанное вслух, обретает в психологическом портрете место непростительного штриха. Лежебока испытывает чувство колоссального морального превосходства над трудягой. Он почти псих, этот трудяга, он конь, трудоголик, он совершает постыдное дело, упершись рогом в работу; вероятнее всего, он уделяет мало внимания родным и близким, дети редко видят его; друзья посмеиваются над простым, тупым, честным, – все-де ему некогда, коняге… Да что Игорю до лежебок? Он посидит-посидит в своей зоне, и к вечеру бывает доволен: честно все-таки зарабатывает деньги, можно сказать, добротно зарабатывает, как тому и надо быть.
Изредка в эту зону вторгались нежеланные пришельцы из окружающего мира. Например, милая хохлушка Ксюша из Белой Церкви; милая, поскольку незлобивого нрава и с огромными темными глазами, щедро распахнутыми навстречу любому сколько-нибудь стоящему мужчине. Как описать ее характер и умственные способности? Если б та самая Оксана, исказнившая капризами кузнеца Вакулу, похожа была на Ксюшеньку, то прослыла бы беспамятной дурой и вертихвосткой. В темные времена таких людей много, поскольку их устройство дает приличный шанс на выживание: беды стекают с них легкими обильными слезами, быстро расстаются с памятью и тают в бесконечной дали позавчера. Ксю приехала в российскую столицу от бедности. Родители – инженеры-пенсионеры, брат погиб в армии (на пустом месте, в мирное время: получил пулю от какого-то психа-наркомана, поставленного в караул), торговый техникум, шесть месяцев нищеты на базаре, два месяца нищеты вне базара, подруга подсказала поехать в Москву, подработать на Тверской. Клиентам невысоканькая веселая хохлушечка нравилась, пожилые дядьки охотно покупали ее, иногда поили-кормили-одевали, как какую-нибудь внучку, а потом отпускали бездельно. Чаще, конечно, просто так не отпускали, да и всякого разбора братва искала развлечений ближе к полуночи, любой кошмар мог случиться в простой панельной судьбе: на то и профессия ночная, хоть и престижная, более или менее денежная по нынешним временам, но все ж рискованная донельзя. Наконец, один постоянный клиент из «дядьков» по доброте душевной пристроил нищую хохлушечку на роскошное место в секретариат фирмы, где работал Игорь. Здесь Ксюшу приметил Иван Филиппович, познакомился с нею поближе, переспал раз, другой, повысил в должности и предложил взять со всеми потрохами на содержание, снять квартиру, избавить от работы, дать денег впрок. И его сухую и расчетливую душу радовала «внучка». Поразмыслив, Ксюшенька еще раза два легла под одно одеяло с Иваном Филипповичем, но от постоянного статуса отказалась: уж больно он был стар, дрябл и неказист. Иван Филиппович проявил подлинное благородство: хотя квартиру не снял, но зато и с работы не выгнал, даже не понизил в должности. Ксюше нравилось восемь мужчин из разных отделов фирмы, и всем она сделала положенные намеки. Один уже порадовал ее, другой скоро непременно приобретется, знает она все эти нехитрые мужские как бы сомнения, из прочих же Игорь занимал предпоследнее место по перспективности. Хорошенький, конечно, парнишка, но такой нелюдим, что прямо вежливый, чисто из какого-то фильма. Так, для галочки заходила к нему как бы по делу время от времени, улыбалась, конечно, побалтывала, но без всякого озорства. Не выгорит с этим нелюдимом вежливым, видит Бог, не выгорит. Хотя и хорошенький парнишка. И что ему, жалко что ли? Такой-то малости.
Если б только знала Ксюшенька, что ее тупая болтовня по получасу враз (Старшой все волком поглядывал-поглядывал, потом рычал на хохлушечку: «Ты мне тут эти кадроны не разводи, не видишь, мужик делом занят!»), ее вечная неопрятность (на что только аккуратист Иван Филиппович купился, недоумевали буквально все), боязнь на всю жизнь испачкаться об эту самую «малость» (а вот не хочет он, чтобы это считалось «малостью», не хочет, и все тут) заставляли Игоря не хотеть веселую хохотушку на прочные семь! И очень, очень отвлекали ее ненужные посещения от работы.
…Сигнал к началу обеденного перерыва подала Галина Степановна; о! она умела подавать этот сигнал с такой необыкновенной точностью, что часы всей страны можно было сверять по движению ее левой руки… Бег секундной стрелки, казалось, должен замедлиться в тот миг, когда Галина Степановна начинает ненавязчиво использовать свое право на отдых. И пока левая рука подтягивает к столу пакет с домашней снедью, правая уже шарит по электрическому чайнику, преданно ожидающему команды на старом стульчике с выпотрошенным паралоновым достоинством. Движение правой руки с полнейшей неизменностью всегда оказывается фальшивым: Галина Степановна, погладив чайник, как доброго семейного пса, заигравшего у ног хозяйки на кухне, даже как-то полуулыбнувшись милой собачке, фокусировала все свое внимание и усилия обеих рук на холодильнике… прошу прощения! – на пакете. Псина с некоторой обидой должна была всякий раз наблюдать появление четырехсантиметровой толщины квадратного куска хлеба, изрядного куса колбасы и восьмисотграммовой банки с домашним салатом. Пакетики с чаем, ложки-чашки-вилки только из дому, уж не думает ли кто-нибудь всерьез, что Галина Степановна способна оставить интимнейшие принадлежности в этом… в этом… словом, здесь? Потом газетка из ящика стола: замызганный до полной потери самоуважения «Труд», на который шестьсот двенадцать раз выставлялись харчишки Галины Степановны (по числу проведенных здесь рабочих дней за вычетом по больничному и два раза отпросилась). Только после этого хозяйка вновь оборачивалась к собачинке и дело сдвигалось в сторону скорого кормления. Но вместо ароматного сырого мясца, или уж на худой конец бодрящего чаппи-вискаса песик получал захлебывательную порцию холодной воды из-под крана и кипел негодованием до тех пор, пора вероломная хозяйка не освобождала его от сырья для чая через нос; – как болел и чесался потом нос! – впрочем, освобождала, так и не накормив. Так что первое многообещающее поглаживание правой рукой всегда получает иллюзорную роль: усилить впечатление от нормообразующего движения левой руки, которым полноправный гражданин заявляет собственное право на отдых. Хватит, наработались мы на них.
