Кэйтлин Кирнан - Беовульф
Перед самым восходом снегопад превратился в дождь. Дождь усилился и скоро размыл твердые промерзшие дороги, превратил их в серую жижу, разделенную полосами еще более серой вязкой грязи. Вода лила с крыш, стояла лужами, стекалась в ручьи. Как будто небо рыдало в день похорон павших. Погребальный костер гауты сложили еще до дождя, использовав для нею сухие сосновые дрова, смолу и китовый жир, поэтому пламя бушевало, как будто не замечая дождя. В небо поднимался густой белый столб дыма, дерево громко трещало, лужи по краям костра шипели, кипели, парили. Беовульф и десять оставшихся танов стояли перед костром, озаряемые его пламенем, вода стекала с их шерстяных плащей. Поодаль мокла кучка любопытных, наблюдая, как пламя пожирало тела погибших.
— Они были славными воинами, — сказал Беовульф. Виглаф кивнул.
— Но смерть им досталась гнусная, — поморщился Виглаф, притворяясь, что слезы на его глазах вызваны дымом от костра — да и не слезы это вовсе, а брызги дождя.
Беовульф не отводил глаз от костра.
— Они погибли славной смертью, — уверенно говорил он. — Теперь все они эйнхерии[51], героями шествуют они через Вальгринд[52], славу поют им Браги[53] и валькирии. Уже сегодня поскачут они по зеленым долинам Асгарда[54], готовые выступить с богами против гигантов, когда грянет Рагнарёк. Нынче вечером, когда мы будем зябнуть в этом мокром скучном мире, они воссядут за пиршественным столом Одина в Вальхалле, а на заре их разбудит огненный петух Гуллинкамби[55], и снова поскачут они зелеными полями Идавелля[56] И не придется им умирать дряхлыми, немощными стариками, не способными покинуть постель.
— Ты это всерьез? — Виглаф бросил на своего вождя любопытный взгляд.
— Это все, что я знаю. Ты знаешь больше?
Виглаф вгляделся в огонь. Погребальный помост рухнул, выбросив вверх и в стороны мириады искр. Скорчившиеся недогоревшие тела свалились в сердце костра.
— Нет, не знаю.
— Тогда будем скорбеть о живущих. О стариках, которые не в состоянии поднять меч, а не о храбрых воинах, со славою павших в битве с врагом небывалой мощи. — И Беовульф посмотрел на дверной проем Хеорота, запятнанный кровью Гренделя.
— Я собрал их ножи, — Виглаф отвернул плащ, показал рукояти четырех кинжалов. — Отдадим вдовам.
Беовульф стиснул зубы, подыскивая слова, которых нельзя было отыскать. Вспомнился умоляющий о пощаде голос чудовища.
— Их не забудут, — сказал он наконец. — Скальды воспоют их подвиг. Давай выпьем в память о них. Ты поднимешь первую чашу.
Виглаф покачал головой.
— Нет, не хочу тратить время. Надо проверить и подготовить судно. — Виглаф в упор посмотрел на Беовульфа из-под промокшего капюшона. — Ведь мы завтра отплываем, так?
Над ними грохнул раскат грома.
Беовульф кивнул.
— Да. Конечно.
* * *Дождливое утро сменилось мрачным ветреным днем, небо почти сравнялось цветом с грязным месивом, покрывшим поверхность земли. Но неприютное небо не помешало множеству людей собраться в Хеороте, чтобы бросить взгляд на свидетельство подвига Беовульфа. Новость о поражении чудовища уже распространилась на много лиг[57] в обе стороны по побережью и в глубь страны. Барды уже сочиняли баллады, не дожидаясь подробного отчета о сражении, исходя лишь из услышанного от Вульфгара да из собственного вдохновения. Разорвана злая завеса, заслонявшая золото солнца, пел один бард под звуки звенящие струн; окончание черной ночи возвещал другой — и все славили героизм славных пришельцев, павших и победивших.
Но одно дело — слышать о славных делах, и совсем другое — видеть их свидетельство собственными глазами. И вот король Хродгар, сын Хальфдана, внук Беова, правнук Скильда Скевинга, остановился перед чудовищною конечностью монстра, которую гаут не поленился закрепить в самом верху колонны как свидетельство освобождения народа Хродгара и героизма Беовульфа. Ибо что есть человек, как не совокупность славных дел его и храбрых свершений? Как найдет он свой собственный путь к Асгарду или даже к скудным наградам этого мира?
Король стоял подле обширной лужи остывшей сворачивающейся крови чудовища, излившейся и накапавшей за несколько часов на пол зала, под рельефным изображением Одина, висящего в ветвях Мирового Древа во благо всех людей. Хродгар смотрел безотрывно, впитывал в себя впечатления от скрюченных пальцев, вооруженных острыми когтями, от форм изуродованной лапы, ее мощных, схваченных смертной судорогой мышц, отливающей невиданными цветовыми оттенками жесткой шерсти. Да, от такой раны даже демон оправиться не сможет. Вот король повернулся, наконец, к своим подданным, к танам своим, советникам, к королеве, воинам-гаутам во главе с Беовульфом, стоящим рядом с королем. Хродгар старался держаться прямо и свободно, насколько ему позволяли возраст, состояние здоровья и излишняя полнота фигуры. Хотя сердце короля и в этот момент сдавливали заботы, искренность улыбки его не вызывала сомнений, радость и облегчение отражались в его глазах.
— Долго страдал я из-за этого Гренделя, — сказал король. — Духом упал, веру утратил. Уж не думал, что возможно освобождение, что утешение найду. Ужас этот разделяли со мной мои люди. — Хродгар обвел рукой собравшихся. — Мало домов королевства обошла скорбь об утраченных близких. На всех нac давило проклятие монстра.
Собравшиеся в зале люди согласно кивали головами, бормотали что-то невнятное, мычали себе под нос, каждый по-своему переживая слова своего государя.
— Но сегодня иной день. Вы видите собственными глазами доказательство того, что пришел конец демону Гренделю, так долго терзавшему народ наш. Кончилась власть чудовища, и кончилась благодаря человеку, пересекшему море, совершившему то, чего не смогли добиться лучшие среди нас. Если мать этого героя еще пребывает среди живых, пусть снизойдет на нее благословение за то, что она подарила миру столь доблестного воина. Беовульф! — Хродгар повернулся к Беовульфу, положил руку ему на плечо и обратился к нему непосредственно: — Я хочу, чтобы каждый из собравшихся здесь, каждый, кто услышит о нашем собрании, знал, что сердцем моим я люблю тебя, как сына. Грендель умер, и ты стал мне сыном.
До этого момента! Беовульф стоял, опустив глаза, слушал слова короля данов. Какая-то магия почудилась ему в этих словах, ибо пропала печаль, мучившая его все утро. Горечь утраты, пламя погребального костра… Он осмотрелся и ощутил гордость. Да, он заслужил похвалу и любую награду, которая его ожидает.
