Наталия Ипатова - Ледяное сердце Златовера
Мне видно было, как судорога горечи исказила лицо Ковача.
— Нет, — отрывисто сказал он. — Не будет.
Звенигор выразительно глянул на вывеску.
— А что так?
— У меня подмастерье сбежал! — с каким-то извращенным удовольствием старого человека сообщил Мастер Ковач. — Мол, нет ему радости век коротать в кузне на пыльной дороге, вдали от большого города. Подался в ученики к чародею. Да разве ж я, — развел он огромными руками, испятнанными синими шрамами ожогов, — не чародей? И я мог бы жить в городе, и все бы меня знали, и кланялись бы… Чай, мои-то мечи гномских не хуже, да только ведь истинное искусство не терпит суеты, оно всегда навроде отшельничества. Это ж вам не лемех и не подкова, в одиночку не управишься, тут особая тонкость нужна, чуть упустил — все испортил. Ко мне за мечами издалека приезжали. А кому лемех понадобится посреди дороги? Подкова разве, или ось у телеги поломается, починю. Такая вот у меня сейчас получается профанация мастерства. А может, ты, — сказал он с прежней угрюмой усмешкой, — встанешь к горну?
— Встану, — коротко ответил ему Звенигор.
Ковач лениво пошевелил косматой бровью.
— Так ведь там господиниться не будем. И не обессудь, если придется на тебя прикрикнуть.
— Согласен.
Ковач поднялся, связал кожаной тесьмой сзади свою седую гриву, снял с гвоздя кожаный фартук, надел его и, пригнувшись, протиснулся в узкую дверь своей кузни. Звенигор разделся до пояса и последовал за ним, бессознательно копируя его неторопливую повадку. Я тоже спешился, подошел к дверям и заглянул внутрь.
Сначала я ничего не мог сказать о внутреннем устройстве кузни, кроме того, что там было темно, и моя тень, протянувшаяся с порога, ничуть не способствовала улучшению освещенности. Потом, когда кузнец раздул горн, огненные блики заплясали по стенам, и я смог разглядеть все, что находилось там внутри: бункер для угля, гору железного лома, полку с инструментом, гигантскую чашу горна, треугольный, гармошкой сложенный мех, похожий на крыло очень большой летучей мыши, наковальню, сильно смахивающую на чудовищный утюг, перевернутый подошвой вверх и в таком положении закрепленный. Тут же, у стены, виднелся бортик колодца, вырытого прямо здесь, чтобы не бегать далеко, когда приходило время закаливать сталь. Все покрывала вековая копоть, вернейшая спутница профессии, и ничего здесь не было от чистоты и уюта, от всюду разлитой душевной теплоты дома Джека, столь милой моему сердцу. Впрочем, температурная теплота присутствовала здесь в избытке, и я заподозрил, что приобретение меча было для Звенигора лишь предлогом, а на самом деле он сюда сунулся за душевным отдохновением. Ну, в самом деле, если нет поблизости ни одного вулкана, где еще саламандру оттянуться?
Мастер пристально рассматривал своего с неба свалившегося заказчика и подручного, чья макушка, замечу, едва доставала до его подбородка. Звенигор был в самый раз крепок и мускулист, в самый раз почтителен, и в то же время дерзок, и тут Ковач решительно ни к чему не смог придраться.
— Ты, господин, хоть маленькое представление имеешь о горне и наковальне?
— Маленькое — имею.
— Тогда так. Я буду ковать, а ты — держать болванку, и поворачивать, когда скажу. Я буду командовать, а ты — исполнять. Быстро исполнять, понятно?
Ядовитые шпильки кузнеца, все как одна, наталкивались на прочную броню самообладания саламандра, который, видимо, на своем веку от папочки еще и не такого наслушался, и Мастер убедился, наконец, что ему нечем перебить блажь благородного господина. На меня же он вообще ни разу не взглянул, как будто меня и вовсе здесь не было.
Болванка в горне уже отливала красным, запах газов, выделявшихся при горении угля, щекотал мне ноздри, но я не рискнул прибегнуть здесь к защитной магии, мне это показалось неэтичным по отношению к кузнецу. Ковач вооружился тяжелым молотом и кивнул Звенигору на горн:
— Фартук и варежки на полке возьмешь, господин помощник. А когда станет невмоготу, скажешь.
Звенигор проигнорировал как насмешку, так и предложение, и неторопливо проследовал к горну. Окрик застрял в горле Ковача, а рот так и остался открытым в осознании того, какую лису он только что запустил в свой курятник, когда мой саламандр руками взял из огня болванку и, не поморщившись, водрузил ее на наковальню.
— Мастер, — сказал ему Звенигор, — вы сами приказали торопиться…
Но Ковач, кажется, даже не заметил, что его насмешки вернулись к нему тою же монетой.
— Ты кто? Не сам ли бог огня?
— Я его внук.
Ковач протянул было руку, будто желая удостовериться наощупь, что его не морочат, но жар, пахнувший от металла, убедил его отказаться от болезненного эксперимента. За раскаленное железо, я думаю, на его памяти никто голыми руками не хватался, но Ковач был не из тех, кто долго позволил бы подручному тешиться своим огорошенным видом.
И дело у них пошло! Грохот и звон в тесной кузне стоял такой, что меня, пристроившегося в дверях, в первую же минуту чуть было не вынесло прочь на волне звука, и потом я еще долгое время тряс головой, опасаясь, что оглох, а когда осознал, что дел тут надолго, стал устраивать себе продолжительные блаженные передышки, чтобы глотнуть воды и отдышаться. Я всякий раз возвращался, потому что на то, что творилось в кузне, стоило посмотреть.
Ковач без устали махал пудовым молотом, плюща железо да зычно покрикивая, чтобы подручный всякий раз по-иному поворачивал меч под удар. Со стороны, во мраке, пламени и дыму эта чудная пара казалась грозным старым дьяволом и расторопным мелким бесом. Седые космы кузнеца взмокли, по плечам и груди струился жирный грязный пот. Да и на лбу Звенигора — виданное ли дело! — над бровями появились редкие мелкие капли. Я усмехнулся. Однако, брат принц, это тебе не огненные пляски, тут вкалывать надо. Для усмешки у меня была и еще одна причина: я между делом стащил перчатку Звенигора и тишком исследовал ее. Так и есть, в среднем пальце притаилось тяжелое золотое кольцо с замысловатой печаткой, изображавшей что-то вроде извивающейся в огне ящерицы. Ну а что еще могло там быть?
— Кавалерийский?
— Нет, прямой.
— Легкий?
— Двуручный.
Ковач кивал, получая ответы, и болванка на наковальне постепенно приобретала заказанную форму. Время от времени Звенигор по знаку кузнеца швырял ее в воду, она неистово шипела, и кузня наполнялась едким сизым дымом. Потом меч вновь и вновь описывал монотонный круг: горн, наковальня, кадушка, и я уже чуть держался на ногах, а те двое, осыпаемые ворохами искр, танцевали вокруг крестообразной полосы металла шириной в ладонь и длиной в два с половиной фута, принимавшей все более узнаваемый вид. Наконец я вовсе угорел от жара, духоты и вони сернистых газов, и сбежал насовсем, повалившись в высокую траву за оградой. Я не внук Сварога, мне позволительно.
