Крис Уэйнрайт - Кольцо власти
— Вас не должно отвлекать от дел то, что находится за этими стенами, — постоянно внушали воспитательницы. — Вы должны вернуться в мир очищенными от лишних помыслов, чтобы стать достойными женами и матерями. Старайтесь быть преданными учению нашего Бога Животворящего и отличать чистый жар любви от обольщения чувств и проявления мирской похоти.
— Как же отличить эту любовь, матушка? — наивно спросила черноглазая Сильвина, дочь аргосского вельможи.
— Благая любовь, — недовольно поглядев на нее, ответила монахиня, — нелегко отличается даже святыми подвижниками великого учения. Что есть любовь? На всем свете ни сам человек, ни демоны не внушают столько подозрений, сколько любовь, ибо она проникает в душу глубже, чем другие чувства, — Она остановилась, глядя на послушниц, затаив дыхание слушавших ее, потом добавила: — За исключением ненависти, конечно. Ничто на свете не занимает так сердце и не сковывает его, как любовь, и надо иметь оружие против искушения, ибо душа в этом случае становится беззащитной. Разумеется, я говорю не только о плотской любви. Ее надо всемерно избегать, как греховного порождения Сета, как демонического обольщения. Ты почему улыбаешься? — вдруг выставила она свой длинный палец в направлении хорошенькой белокурой аквилонки. — Встань!
— Матушка, тебе показалось, — запротестовала девушка, но тщетно.
— Вечером двадцать ударов, — изрекла настоятельница и продолжала, не обращая внимания на побледневшую послушницу: — Но я говорю о любви благой, рождающейся у человека к Богу или у человека к человеку. Часто бывает, — Розальба грозно вглянула на воспитанниц, — что двое или несколько, мужчины или женщины, питают друг к другу самую сердечную привязанность и желают вечно не расставаться друг с другом. Одни желают, — настоятельница подняла палец, — а другие в ответ жаждут! Вот! Дело в том, что даже благая любовь, если не умеешь ей противостоять и отдаешься, я повторяю, отдаешься ей с жаром, ведет к падению… сперва она размягчает душу, потом душа ввергается в горячку… человека рвут на части демоны соблазна, и он может погибнуть в пустоте, сгореть в необузданном огне. Понятно?
— Не совсем, — подняла руку Хайделинда. — Значит ли это, что я не могу отдаться полностью, без раздумий, любви к Подателю Жизни?
— Нет! — отрезала матушка. — Митре не нужна твоя испепеляющая любовь. Солнцеликому нужно добродетельное следование его заветам, и это высшее блаженство, которое может ждать тебя на земле.
Хайделинда кивнула головой в знак того, что поняла, но в душе ей было трудно согласиться с этими словами. Она вспомнила, как долго не могла прийти в себя после поцелуя Эрленда, как сладко щемило сердце… а здесь, сколько ни исполняла она заповедей Митры, почувствовать такого не удалось ни разу.
Глава седьмая
Хайделинда любила работу в саду, среди зеленых растений и ярких цветов, когда солнце своими лучами заставляло играть каждую травинку и каждый лист невыразимо прекрасными красками. Здесь ее вольнолюбивая душа не ощущала давления серого камня монастырских келий. И еще это было почти единственное место, где послушницы могли поговорить без бдительного ока воспитательниц. Хотя к каждым двум девушкам было приставлено по монахине, наставницам тоже иногда надоедало беспрерывное бдение за своими воспитанницами, и те могли отойти на несколько шагов и обменяться несколькими словами.
Кроме монастырского сада, девушки могли без помех со стороны монахинь общаться между собой еще в одном месте. Старшая настоятельница мать Розальба считала, что чистота девушек является главным их достоинством, как в помыслах и служении заветам Митры, так и в отношении к своему собственному телу. Посему послушницы должны были по несколько раз в день совершать омовения. Летом они делали это в большом, выложенном каменными плитами водоеме, расположенном посреди монастырского двора, почти под самым подножием статуи Митры. Черный истукан с бесстрастным выражением плоского лица каждодневно по нескольку раз наблюдал, как тридцать молодых стройных или пухленьких тел плещутся, поднимая тучи брызг, и солнечные лучи играют разноцветной радугой над этим цветником юности, красоты и свежести. Купания обычно продолжались долго, и девушки успевали не только наговориться всласть, но и придирчивым взглядом оценить тела подруг. Некоторые девушки имели больший опыт общения с мужчинами, чем остальные, и хотя у них тоже, как и у других, далеко дело не зашло, но тем не менее эти знания ставили их обладательниц на ступень выше их более невинных подруг.
— Что бы ты сказала, если бы это была рука мужчины? — Хайделинда почувствовала, как две тоненькие руки обняли ее сзади и, приподняв, сжали груди.
Она в недоумении повернула голову и увидела смеющиеся глаза Сильвины.
— Тебя кто-нибудь трогал так? — не давая ей опомниться, прошептала Сильвина, косясь глазом на воспитательницу, прохаживавшуюся вдоль каменного парапета водоема.
Хайделинда отрицательно покачала головой. Руки подруги спустились ниже под воду и погладили ее маленький упругий живот.
— Разве это не приятно? — жарким шепотом ворковала девочка, касаясь горячими губами ее уха.
— Оставь меня! — Хайделинда вырвалась и поплыла к середине бассейна, но краем глаза заметила, что некоторые девушки стоят или сидят в воде маленькими группами по двое или трое и о чем-то говорят, поглядывая вокруг мечтательными, слегка затуманенными глазами.
Она не могла разобраться в своем отношении к тому, что хотела сделать с ней Сильвина, но во время следующего омовения сама подплыла к ней.
— Прости, я не хотела тебя обидеть!
— Пустяки, — отмахнулась та, — Скажи, а тебя хотя бы целовал кто-нибудь?
С этого момента между ними возникла горячая девичья дружба, и девочки поверяли друг другу маленькие тайны и желания, в которых, может быть, не признались бы даже самим себе. Но монастырская жизнь была настолько пресной и жестокой, что эти купания стали для них единственной отдушиной.
Обитель располагалась у подножия большой горы, так что стена как бы вырастала из скал и окружала сад, монастырские постройки и Большой храм в углу этого обширного двора. По праздникам послушницы через заднюю дверь храма попадали на службу, но не туда, где молились прихожане, а поднимались по узкой винтовой лестнице наверх. Там, за каменной решеткой, они молились отдельно от остальных, и украдкой разглядывали толпы людей, находившихся внизу. Это было для девушек единственным взглядом на остальной мир, отделенный каменными стенами монастыря, и как бы уже не существующий, потому что, кроме своих воспитательниц, они никого больше не видели.
