Виктория Дьякова - Доктор Смерть
Она повернулась. Адъютант Скорцени смотрел на нее с сожалением. Она даже поняла, что он страдает не меньше, чем она. Ему тоже противно все, что происходит. Но и он бессилен.
— Будет только хуже, — предупредил он.
— Пусть будет, — решительно проговорила она. — Куда хуже, Фриц? Хуже некуда.
Но все-таки она не могла разорвать все сразу. Он стал ей близок, дорог за эти годы. Она полюбила его. И что теперь?
— Господин оберштурмбаннфюрер, — она все-таки сделала еще один шаг. — Я прошу отпустить жителей. В чем жители виноваты? В том, что они укрывали раненых солдат?
Скорцени словно не слышал ее. Он даже не повернул головы. Ни один мускул не дрогнул на его невозмутимом лице. Раух покачал головой, с явным осуждением. Ее — не его. Обескураженная на мгновение его холодностью, Маренн запнулась. Вокруг по улице в ужасе метались люди, они надеялись спрятаться, но спасения не было. Солдаты с улюлюканьем охотились за ними, а устав ловить, прямо на улице, не доставляя себе больше трудов, пристреливали.
— Зачем жителей? Здесь же одни женщины! Старухи! — с отчаянием закричала Маренн. — Останови их! Отто, останови их!
Она схватила его за рукав. Но он все также намеренно не замечал ее. Раух взял ее руку, хотел отвести в сторону. Но она рванулась от него и бросилась бежать по улице, сама даже не зная куда. Она больше не могла выносить этого кошмара. Вдруг между домов она увидела светловолосого мальчишку лет пяти, в валенках не по размеру и рваном тулупчике. Она сразу его узнала. Это был внучок хозяйки в том доме, где они ночевали. Он прятался за большой обледенелой бочкой, испуганно выглядывая из-за нее. Маренн остановилась. Его найдут — она не сомневалась в этом. И тоже потащат в дом. Она наклонилась к мальчику. Увидев чужую форму, тот испуганно отпрянул, отполз на коленках. Маренн взяла его за руку. В глазах ребенка блеснули слезы. Он смотрел на нее с мольбой.
— Не бойся, — выдавив из себя улыбку, она подхватила ребенка на руки и бросилась за дом.
Мальчишка, видимо, понял, что она хочет спасти его, и доверчиво приник к ее плечу. Задними дворами они выбрались за околицу. Маренн сняла перчатки, натянула мальчишке на покрасневшие от холода руки. Маренн осмотрелась, прижимая ребенка к себе. Он с детским любопытством рассматривал нашивки на черном воротнике ее мундира — кубики и блестящие буквы «SS». Маренн улыбнулась. Совсем малыш. Страх прошел, и уже все кажется игрой. Куда ей теперь с ним? Назад возвращаться нельзя. Не то, что ему, ей самой — тоже. Она решила твердо. Ее взгляд упал на обезглавленные башенки церкви на холме. Держа мальчишку на руках, она как могла быстро, побежала туда. Со стороны деревни потянуло дымом. Маренн оглянулась — все дома полыхали. Мальчик заплакал, уткнувшись лицом в ее плечо. Всхлипывая, звал маму. Но, скорей всего, его матери уже не было в живых.
— Тише, тише! — Маренн только крепче прижала мальчишку к себе. — Я тебе помогу, не плачь!
Она чувствовала, что и сама готова разрыдаться — от жалости, от разочарования, от бессилия.
— Не надо бояться, все будет хорошо! — голос ее дрожал, как она ни старалась скрыть собственное отчаяние.
Казалось, мальчишка понял ее, наверное, уловил интонацию и затих. Чувствуя, как тяжело колотится сердце, Маренн, задыхаясь, поднялась на холм. Подошла к церкви, толкнула входную дверь. Дверь со скрипом приоткрылась. Старый священник молился, стоя на коленях перед образом Богоматери. Когда дверь открылась, он обернулся. Она стояла на пороге, в распахнутой шинели, с растрепанными, засыпанными инеем волосами, на руках держала мальчика. По щекам беззвучно текли слезы. За спиной полыхал пожар. Молча она прошла в зал. Дверь закрылась с протяжным скрипом, похожим на плач. Подошла к священнику, опустила ребенка на пол. Мальчик с радостью бросился к старику.
— Деда Герасим…
— Илюшка, — тот радостно обнял его, прижимая к себе. — Это же Илюшка, Авдотьин внучок.
Вскинув голову, он взглянул на Маренн с недоумением и затаенным страхом.
— Спасите его, — попросила она, голос едва слушался, срываясь. — Это все, что я смогла сделать.
Она обессиленно прислонилась спиной к колонне и опустила голову, сжав руками виски.
Отпустив ребенка, священник, шаркая разбитыми сапогами по полу, приблизился к ней, взял за локоть.
— Что с вами, фрау? — спросил участливо, стараясь заглянуть в лицо. — Вам плохо? Илюшка, — повернулся к мальчику. — Принеси воды.
— Нет, нет, не надо, — Маренн мотнула головой. — Сейчас все пройдет. Мне нужно идти.
— Куда же вы пойдете? — запротестовал он. — Вы вся дрожите, вы замерзли. У меня печка, я обогрею вас…
— Не надо. Благодарю.
Отстранив руку старика, Маренн распрямилась.
— Кто вы? — спросил старик, внимательно глядя на нее. — Почему вы с ними? Зачем на вас этот мундир?
— Я говорила, я австриячка, — Маренн грустно улыбнулась. — У меня не было выбора. И нет.
— Но как вас зовут? — священник взял ее за руку, и показал на Илюшку, присевшего на обледеневшее полено у разбитого иконостаса. — Он должен знать, кто спас ему жизнь.
— Мария. Мария-Элизабет, — смахнув слезу со щеки, Маренн взглянула на поблекший образ Богоматери. — Мария. Это имя звучит одинаково на всех языках. Ведь так, — она перевела взор на священника. Слезы непослушно набегали на глаза, и они поблескивали, как два темных омута, почти черные от переполнявших ее горьких чувств.
— Вы вернетесь к ним? — спросил священник. — Как же вы вернетесь?
— А что же, разве я могу остаться? — уголки губ ее дернулись, словно она хотела улыбнуться. — С кем? С большевиками?
— Не можете, — священник вздохнул. — Да хранит вас Господь, — он перекрестил Маренн. — Я спрашивал себя, для чего мне сохранена жизнь, почему я остался один, влачить существование отверженного. Почему Господь все никак не заберет меня туда же, куда ушли мои братья. Почему он все еще держит меня на земле. Теперь я понял, он мне явил ответ. В вашем лице.
— Ответ на что? — Маренн внимательно посмотрел на него.
— На мой вопрос, который долго мучил, неужели зло сильнее, потому что его так много, что оно заполоняет собой все, поглощая добро. Неужели конец близок и выхода нет, нет спасения. Но Господь смилостивился надо мной, — отец Герасим осенил себя крестом и низко поклонился образу Богородицы. — Он мне показал, что в самом страшном, самом уродливом зле добро остается добром и никогда ему не уступит, а если тьму озарит даже самый малый лучик света, то тьмы уже нет — она исчезает. Она рассеивается. Рано или поздно. Теперь я могу умереть. Отправиться к своим братьям и сказать им, что жертвы наши были не напрасны. И сквозь камни растет трава.
