Алиса Дорн - голова быка
— Вы считаете, что кто-то пойдет на такие траты, только чтобы отсрочить строительство? — перебил я его.
— Вы знаете, каковы ставки. Перенос сроков строительства — а нефтепровод все равно построят, об отмене проекта и речи не идет — не станет первой костяшкой домино, которая обрушит в итоге всю империю. Мы не проиграем из-за этого войну, но можем потерять из-за задержки ценные колонии. Недовольство результатами военных действий перерастет в недовольство правительством, патриотизм имеет свойство проявляться лишь по радостным поводам. Постепенно поднимут голову бедные кварталы, они и так проснутся, но чем хуже будет наше положение во внешнем мире, тем острее они будут ощущать ущербность внутреннего строя и тем раньше начнутся беспорядки. В Лемман-Кливе заодно вспомнят присоединение острова к империи: двести лет недостаточный срок, чтобы смириться с поражением, особенно если до того они вчетверо дольше были частью Ганзеата. Часть ресурсов придется перенаправить вовнутрь, воевать станет сложнее… Естественно, империя выстоит, недостаточный это удар, чтобы нанести ей серьезный ущерб, но на пару лет нам придется затянуть пояса.
— И все из-за пары бумажек?
Эйзенхарт пожал плечами.
— Должно же все с чего-то начинаться. Возможно, в них содержится несколько иная информация, но факт в том, что зная планы противника, его можно переиграть.
— А почему бы тогда не изменить планы и не оставить ему устаревшую информацию? — вклинился Шон, до того почтительно остававшийся в стороне от разговора.
— Вспомни, сколько разрабатывалась идея нефтепровода. Хотя нет, ты это не вспомнишь, мал еще был. Вот доктор должен знать. Сколько лет назад появились первые слухи? Десять?
— Примерно.
Эйзенхарт что-то сосчитал на пальцах и улыбнулся.
— Ну да, где-то так. Им занимались лучшие эксперты, и все они считают, что имеющийся план оптимален. Разработка нового потребует времени и средств, и все равно новый план будет уступать этому. Никто не станет отказываться от него, потому что эта информация могла попасть в чужие руки. Пока это не доказано, проект остается в силе.
— Но вы не можете знать, что бумаги, украденные Хевелем, не ушли к кому-то другому.
— Уж не к вам ли, доктор? А то уже трое так считали, может, мне следует присоединиться к их компании? — Эйзенхарт насмешливо на меня посмотрел. — У кого бы сейчас не находились бумаги, он не выставлял их на продажу. Подобный контакт бы засекли. Заказчик Хевеля информацию так и не получил, иначе бы не посылал своих Быков к вам. Значит, если устранить нынешнего владельца документов, можно считать, что информация в относительной безопасности.
— Я все еще не понимаю, зачем понадобилось забирать из моей комнаты все бумаги. Пусть даже не чертежи, но в них все равно не было ничего нужного ворам, это же очевидно.
— Разве очевидно? Закодировать украденную информацию можно как угодно, хоть под картину, висящую у вас на стене, — он кивнул на сельский пейзаж, водворенный на свое обычное место. — Кстати, вам никто не говорил, что она ужасна?
Мысленно я согласился. Изображенная на холсте ранняя весна — бурые остатки сугробов, размытая пустая дорога, серое небо и грачи, сидящие на голых ветках — создавала неповторимо тоскливую атмосферу.
— Думаете, они решили таким образом подстраховаться?
— Не знаю, — признался Эйзенхарт. — Я предполагаю здесь две причины. Одна реальная и нелепая, вторая возможная и менее смешная. Первая… Брэм?
— Толлерс был безграмотным, — с готовностью подключился тот. — Даже имя свое не мог написать, подписывал протоколы крестиком.
— На самом деле тут нечему удивляться, — прокомментировал Виктор. — Уровень иллитерации все еще превышает десять процентов, а среди нижних слоев населения показатели и того хуже.
— А вторая причина?
Не то чтобы я не поверил ему, но объяснение действительно звучало несколько нелепо. С одной стороны, в этом действительно не было ничего удивительного, просто слишком много времени я провел среди офицеров и университетских сотрудников, чтобы помнить, что не всем повезло получить даже базовое образование. С другой стороны, кто в таком случае мешал послать сюда кого-то другого вместо Толлерса?
Эйзенхарт снова замкнулся, подбирая нужные слова.
— По сравнению с проникновением в ваш кабинет и осмотром у миссис Хефер… вам не показалось, что здесь есть что-то… нарочитое?
Конечно же показалось. Моего опыта хватало, чтобы понимать, что комнату не просто обыскивали, даже в состоянии цейтнота можно было сделать это менее заметно, ее целенаправленно разобрали по кусочку.
— Вы думаете, что это…
— Послание. Выражение намерений, — перебил он меня. — Предупреждение.
— Мне.
Потому что неизвестный мне человек уверен, что интересующая его информация у меня. И у меня нет никакой возможности его переубедить. Печально, но наша коммуникация с самого начала обречена на провал. Интересно, что последует за этим и что мне делать со сложившейся ситуацией, потому что только дурак демонстрирует силу, не собираясь ее применить. А человек, взявший под свое управление как минимум четырех Быков, дураком быть не мог.
Однако Виктор так не думал. У него была своя теория, иначе почему бы он возразил:
— Или мне.
Он, впрочем, не стал ничего разъяснять, вместо этого спросив:
— Вы не откажетесь кое-куда проехать со мной, доктор? Здесь недалеко, — отметив мое согласие, он обратился к сержанту. — Прекрасно. Брэм, поезжай домой, отоспись. Передай там, что я останусь на ночь в управлении.
— Вам тоже следовало бы отдохнуть, — укоряюще заметил сержант, но Эйзенхарта в этом вопросе переубедить было невозможно.
— Мне следовало бы поработать, — возразил он. — Пойдемте, Роберт.
"Недалеко" оказалось другим берегом Таллы, где улицы терялись в густом тумане фабричных выбросов. Смог словно ватное покрывало не только скрывал очертания города, но и гасил все звуки. Я быстро потерял ориентацию и шел за Виктором, не спрашивая, куда мы направляемся. Казалось, здесь не было ничего, только черные, глянцевые от влажности кубики брусчатки и туман, лишь изредка, задевая плечом кладку стены, я осознавал, что мы все еще в Гетценбурге.
Наконец, мы вышли на освещенную площадь — Четыре Мануфактуры называлась она, в честь первых фабричных строений Гетценбурга. Сердце левого берега, от которого как от замка в феодальные времена разрослись рабочие кварталы.
— Добрый вечер, миссис Марек, — уважительно поздоровался с торговкой супом, расположившейся под единственным горящим на площади фонарем, Эйзенхарт. — Двойную порцию, пожалуйста.
