Эйв Дэвидсон - Феникс и зеркало
Вергилий покачал головой. Нет. Нет, он не думает, что тут разворачивается простая комедия. Корнелия так явно стремилась завладеть зерцалом, выказывала такое желание и нетерпение, что версия Клеменса явно чего-то не учитывала. Но каково тогда настоящее объяснение?
У алхимика, впрочем, нашелся еще один вопрос:
— А ты произвел соответственную философскую подготовку к путешествию, да и к самой работе? Ты уверен, что не станешь блуждать в потемках?
Вергилий заверил его, что с этим все в порядке.
— Я проходил через дверь, — промолвил он.
— Отлично, — вполне удовлетворенно кивнул Клеменс. — Просто замечательно.
Проход сквозь дверь, или же переход через порог, являлся метафизическим действием, суть которого состояла в перемещении ума или души на иной уровень опыта и ощущений, дабы отыскать знания, недоступные в обыденном состоянии. Часто подобный переход производился во сне. Но такие переходы требовали невероятной способности к концентрации, богатейшего воображения, которыми обладали очень немногие. Но и для этих немногих требовались годы и годы тренировок.
— Но из всего, что я там видел, — медленно продолжил Вергилий, — лишь одно имело какой-то смысл… то, что рассказал мне Илириодор, мой старый учитель.
Клеменс слушал рассказ Вергилия о встрече с Илириодором, почесывая бороду. Между тем они достигли уже Помпейской дороги, ведущей к городским стенам.
— Ну, что касается виденного и смысла, соответствующего твоим видениям, — промолвил он наконец, — то ты ведь знаешь: большинство подобных знамений бессмысленны, пока подобное не встретится тебе во плоти. И не обязательно сразу, и не обязательно быстро. Но когда они осуществятся, ты все вспомнишь. А вот то, что сказал тебе Илириодор, имеет непосредственный смысл, и смысл глубокий. Несомненно, глядение в зеркало есть акт катализа. Несомненно и то, что все, происходящее в мире, навеки отпечатывается во всеобъемлющем и вечном эфире, который присутствует во всех нас, равно как и все мы находимся в нем… Лучи солнца проникают повсюду, однако, как заметил некий мудрый александрийский еврей, один солнце и так разглядит, а другому для этого лупу подавай… Собственно говоря, магическое зерцало и является в некотором роде подобной лупой. Но, кстати, то, что сказал тебе Илириодор, менее важно, чем то, что он сделал для тебя. Вспомни: он оттолкнул от тебя мед. Тебе нельзя было трогать его, поскольку иначе возник бы избыточный контакт между метафизическим и плотским телами. Если бы ты попробовал тот мед, то твоя душа, психика, анима, дух — называй как хочешь, — словом, та часть тебя, что посетила Илириодора, попала бы в западню и не смогла бы вернуться сюда. Твое тело так и осталось бы до самой смерти без нее. Ты сделался бы просто-напросто безмозглым идиотом. И это был бы уже не тот Вергилий, которого мы знаем…
Вергилий же, тот самый, которого он знал, задумался в это время о том, что на деле-то Вергилий, которого знает Клеменс, это не совсем тот Вергилий, о котором Клеменс думает, будто его знает. А сколько Вергилиев существует на свете всего? Или сколько частей цельного Вергилия размышляла одна его часть…
На землю пали сумерки. Вдоль дороги вспыхнули факелы, а прямо перед ними начали сходиться гигантские створки ворот. Приятели пришпорили своих скакунов и ринулись вперед. Стоявший на страже солдат взглянул в их сторону, пригнулся, словно стараясь разглядеть лица, а потом подался назад и что-то крикнул через плечо. Собственно, они его даже услышали: «Вергилий! Маг! Подожди закрывать!»
Массивные двери замерли. Стражник отсалютовал им копьем и улыбнулся, когда путешественники проезжали мимо. Ворота за их спиной тяжело захлопнулись. Лязгнули задвижки, щелкнули щеколды. Теперь все, находившиеся в Неаполе, были в безопасности — где само это слово, увы, было понятием весьма относительным.
— Так будем же благодарны, — отметил Клеменс, привязывая своего мула в стойле на улице Драгоценной Сбруи, — что Вергилий остался тем Вергилием, которого знаю не только я, но и все остальные.
Свои тяжелые и смутные мысли Вергилий разглашать не стал.
8
Из представительства адмирала прибыл курьер, известивший Вергилия о том, что Сергиус Амадеус — глава моря, командующий Южным флотом Империи готов обсудить интересующие Вергилия проблемы и примет его нынче в полдень.
Собственно, к этой встрече он начал готовиться загодя — на следующий же день после визита к Корнелии. Никакими условностями и церемониями пренебречь тут было нельзя. Вергилий облачился в докторскую мантию, вздохнул и повесил на себя тяжелую золотую цепь, говорившую о его принадлежности к Сенату. В одной руке у него была папка из багрового шелка, украшенного имперской монограммой, в другой же — белая палочка, смахивающая на жезл или скипетр, которая свидетельствовала о его принадлежности к Ордену. Что ж, имперский флот был уже не тот, что прежде, но ритуал продолжал соблюдаться неукоснительно.
Вергилий отправился к командующему и не пешим, и не конным — он пустился в путь, восседая в паланкине, несомом шестью рабами, в то время как четверо других с жезлами в руках попарно открывали и замыкали сие торжественное шествие. Эта команда из десяти человек была собрана и вышколена известным любителем роскоши стариком проконсулом Лентониусом, бывшим ранее губернатором Нижней Нубии. Впрочем, это были не рабы старина Лентониус дал им вольные, назначил пожизненное содержание и держал при себе лишь на случай, когда возникнет необходимость в подобных выходах.
По холмистым и узким улочкам, прилегавшим к улице Драгоценной Сбруи, команда двигалась легко и спокойно, однако же оказавшись на просторе Королевской дороги, моментально перешла на сложный ритуальный шаг, который, по словам Лентониуса, был позаимствован у Кандасов, королей Куша, чьи земли непосредственно примыкали к Нижней Нубии. Итак, носильщики делали шаг вперед, медленно подтягивали вторую ногу, ставили ее наравне с первой, чуть пережидали и затем делали следующий шаг.
Так они и перемещались по утренним улицам Неаполя, запруженным народом. Прохожие реагировали по-разному: одни не обращали ни малейшего внимания, другие глядели с изумлением, кто-то смотрел на происходящее с неприязнью, и не было недостатка в тех, кто громко изрекал свои комментарии (не слишком уважительно), вполне придерживаясь неаполитанской традиции, согласно которой отсутствие особого расположения со стороны рока и фортуны вполне компенсируется свободой речи и высказываний.
Так паланкин проплывал мимо торговцев рыбой с корзинами, полными извивающихся сардин, мимо группок школьников, отправляющихся на занятия по стрельбе из лука, фехтованию или игре на арфе, мимо грузчиков у повозок, мимо бродячих торговцев тканями, сующих всем проходящим под носы отрезы тонкого черного сукна или полосатой бязи, мимо взвода арбалетчиков, направляющихся на стрельбище, мимо детей с замаранными руками, грязными ногами и неумытыми лицами — детей, которым никогда не суждено оказаться в школе.
