Шарлотта Бронте - Повести Ангрии
Приняв наконец решение, генерал протянул гаванскую сигару другому господину, стоявшему ко мне спиной, и воскликнул:
— Черт подери! А вот эта весьма недурна!
— Недурна, будь я проклят! — отозвался его приятель после секундной паузы, затянувшись сладчайшим виргинским табаком. Наконец-то я его разглядел. Тауншенд, вы не поверите! За спиной генеральского кресла стоял, засунув руки в задние карманы, человек в потертом коричневом сюртуке; над жесткий воротничком красовались вытянутая багровая физиономия, усы с проседью и седая шевелюра! Отвращение мое было так велико, что я не признал его с первого взгляда. Однако, присмотревшись, я понял: передо мной генерал Хартфорд. Что было делать? Во мне вскипела благородная патрицианская гордость, но усилием воли я подавил ее и приблизился.
— Как поживаете, сэр Уильям? — спросил Энара. — Весьма сожалею, что вынужден был вас отозвать, и понимаю, что вы огорчены.
— С чего бы? — осмелился возразить я вслух.
Генерал посмотрел на меня, словно я задал вопрос по-гречески.
— Как человек чести, разумеется. Впрочем, утешьтесь, возвращение в строй не за горами. Я замолвлю за вас словечко перед герцогом. Благодарю за примерную службу.
Мне оставалось только поклониться и остаться на месте, ожидая продолжения, но генерал, кажется, сказал все, что намеревался. Лорд Хартфорд забормотал что-то неразборчивое, впрочем, с самым высокомерным видом — выпятив нижнюю губу, с которой свисала сигара, и хмуря фамильные брови над злобными красными глазками. Мне показалось, Хартфорд слегка задыхался — полагаю, следствие ранения, полученного прошлой зимой. Поняв, что ни любви, ни денег мне от них не дождаться, я простерся ниц. В ответ Энара сухо кивнул и буркнул, что надеется вскоре меня увидеть, ибо припас для меня работенку. Хартфорд слегка прогнул прямую спину в надменном поклоне, заставив меня испытать сильнейшее желание обойти его сзади и свалить подножкой.
Когда сэр Уильям закончил рассказ, я расхохотался.
— Вы задали им жару, полковник! Надутые педанты! Желаю им и дальше оставаться в дураках! А как прошло в Адрианополе? Повидались с премьером?
— Да, по приезде я сразу направился в казначейство, и не успел зайти в кабинет, как премьер заныл своим бабьим голоском: «Ах, сэр Уильям, сэр Уильям, расскажите мне все без утайки! Мне нужен полный отчет о ваших деяниях, сэр. Депеши генерала Энары недостаточно подробны, слишком кратки, слишком скупы. Правительство блуждает в потемках — впрочем, я несколько утрирую, — поэтому нам нужны надежные источники. Я желаю знать все о последней кампании в Каттал-Кьюрафи».
Премьер замолчал и посмотрел на меня. Я поглядел на него и с удобством устроился в кресле, предварительно взбив подушку.
После весьма продолжительного молчания я заметил, что утро сегодня выдалось превосходное.
— Что? — спросил премьер, навострив уши.
— Прохладное и ясное, — добавил я.
— Невозможно! — возопил премьер. — Сэр, не могу поверить, что эта пустая реплика, достойная праздного бездельника, — первые и единственные слова, сорвавшиеся с губ человека, только что вернувшегося с поля боя, из диких мест, где правят насилие и беззаконие, мест, кишащих дикарями и язычниками!
— А что вы хотите услышать? — спросил я, подцепив со стола памфлет и пробежав глазами титульный лист.
— Сэр, — с досадой и изрядной долей высокомерия отвечал премьер, — я ценю свое время. Если наш разговор вас не занимает, отложим его.
Подавив зевок и вытянув ноги — весьма стройные, согласитесь, Тауншенд? — я промолвил:
— Разговор? Ваша честь, понятия не имею, что вам рассказать. Пустая трата времени. Лучше поведайте мне, что нынче носят? Должен признаться, Каттал-Кьюрафи — дыра по части модных новинок.
— Сэр, — отвечал Уорнер, — желаю вам всего хорошего. Мистер Джонс вас проводит.
— Не поминайте лихом, — сказал я и вылетел из казначейства, словно получил пинок.
— И куда вы оправились после?
— К парфюмеру, где накупил всякой всячины: перчаток, гребней. Угадайте, кого я встретил на обратном пути?
— Понятия не имею!
— Самого президента торговой палаты!
— Неужто Эдварда Перси?
— Его самого. Он встал как вкопанный и завопил: «Эй, Уильям, я слыхал, тебя отозвали? Мне доподлинно известно, сэр, что ты слезно умолял об этом начальство. И не отпирайся!»
«И не подумаю, — отвечал я. — Доброе утро, Эдвард! Какая дивная погодка, не находишь? Как раз по сезону. Береги легкие, свои чахоточные легкие. Могу рекомендовать бальзам из собачьей мяты, превосходное укрепляющее средство! Счастливо оставаться!»
И, изящно помахав ему рукой, я удалился.
Слуга внес свечи и поднос. Сэр Уильям предложил мне разделить с ним курицу в устричном соусе, однако я отказался, поскольку уже заказал ужин в номер. Мы расстались, на прощание обменявшись рукопожатиями по обычаю, практикуемому полковником, — с важным видом соприкоснувшись указательными пальцами.
Утро следующего дня выдалось чистым и ясным — настоящее погожее утро на пороге лета. Разбуженный лучами, пробившимися в щели между плотно закрытыми занавесками, я возликовал, а отдернув их, узрел в величественной мраморной арке перистых облаков, в прозрачности и свежести утреннего воздуха ласковое обещание грядущего зноя. Бурные грозы, ливни и холодные ветра, терзавшие нас весь прошлый месяц, отступили, омыв и очистив небеса.
Мне потребовалось полчаса, чтобы одеться, и еще столько же — чтобы хорошенько рассмотреть себя с головы до ног в превосходном зеркале. Не стану скрывать: любуясь своей стройной фигурой, облаченной в изящный утренний костюм, блестящей шевелюрой, лихо зачесанной набок, я сказал себе: «Такого красавца, как Чарлз Тауншенд, на свете поискать».
Спустившись, я снова преодолел грязный и тесный гостиничный коридор. Впрочем, сегодня утром он выглядел чище вчерашнего благодаря служанке с громадной бадьей, на коленях драившей пол с таким усердием, словно от этого зависела ее жизнь.
У входа стояла коляска. Слуги выносили багаж, пассажиры — почтенное многодетное семейство — ждали у двери. Крепкие и розовощекие юные ангрийцы уже погрузились в коляску, их мать обменивалась прощальными любезностями с высокой белокожей дамой, выплывшей из боковой комнаты. То была миссис Стэнклиф, хозяйка огромной гостиницы. Я приблизился к ней, когда коляска отъехала, и засвидетельствовал почтение, так как имел на нее некоторые виды. Миссис Стэнклиф приняла знаки внимания с достоинством графини Нортенгерленд, только еще учтивее. Миссис Стэнклиф меня не слышит, посему позволю себе заметить, что в отношении роста и комплекции они с ее сиятельством почти неотличимы — пышные величественные матроны, внушающие окружающим трепет. Впрочем, и в рассуждении характера обе дамы весьма схожи, о чем свидетельствует такой анекдот.
